Земля дождей
Шрифт:
Да. Эта пещера виделась спасением от всех бед. Эдакая кроличья нора для самых смелых «Алис», не боящихся встретиться с говорящими кроликами, танцующими чайниками и… со смертью.
…За городом всё было иначе. Другие запахи, другие пейзажи. И нет людей. Лишь я. Недалеко от заброшенного моста, что пролегал над Верхнегорской рекой. Словно подбитый какой-то болезнью, он был весь покрыт ржавой сыпью и, казалось, вот-вот не выдержит и рухнет. Дорога, на которой он пролегал, уже давно не использовалась. Построили другую: в объезд. По ней я и приехал сюда. Неподалёку от моста как раз находились эти самые огромные камни. Под ними, на глубине
Эта пещера — особое место. Именно здесь, по легенде, пропало больше сотни людей. Поговаривали даже, что некие учёные изучали данный феномен. А может, это всё лишь городские байки, каковых огромное множество. Чтобы запугивать ночами детские умы. Особенно детдомовские, когда объявлен отбой, а спать никому не хочется.
Но, так или иначе, я здесь.
Меня сильно рвало. Я склонился над опасной дырой в пещеру, опустив голову в тёмную пропасть. Всхлипнул. Затем не выдержал и заплакал. Через мгновение, откинувшись на спину, стал биться в слезах. Перед глазами не исчезал образ девушки… Той самой — распростёртой на асфальте. Жуткая вмятина на лобовом стекле… Визг тормозов, до сих пор звенящий в ушах…
Я не мог оторваться от этих мыслей! Автовокзал был через одну остановку, а не на следующей. Через одну! И о чём я только думал, когда отвечал ей!..
Но в том-то и дело, что в ту минуту я ни о чём думать не мог. В голове кричала только одна мысль — это место. Вот эта самая пещера, уходящая в черноту, где клокотала речка. Спрыгнуть бы сейчас туда — и дело с концом.
Так и планировал. Но… дорожный инцидент не отпускал меня. Он плотно схватился сзади за мои плечи ледяными пальцами и, прислонившись к самому уху, шептал: «Ты не смеешь! Не смеешь уйти сейчас, пока не узнаешь о судьбе той бедняжки. Ты виновен в аварии. С твоих слов она вышла не на той остановке. Так что это только твоя вина. Твоя!».
Меня снова вырвало. Я вновь склонился над дырой. Ещё не переваренная гречневая каша слизью сползала в бездну, куда планировал я сам, но пока только отправлял, словно на разведку, часть себя — свои рвотные излияния. Дрожь крепко обтянула тело. Руки бешено тряслись. Голову резала острая боль. В ушах отчётливо слышался всё тот же невыносимо громкий визг тормозов, которые всё равно не смогут предотвратить страшной беды… Чёрт! Как невыносимо!
Да… я не могу… Ну никак не могу сейчас осуществить то, ради чего приехал.
Нужно вернуться обратно. И узнать, что с ней сталось. Быть может, и правда, жива и здорова?.. Хотя… что за ересь. После такого металлического удара по хрупкому телу здоровым уже, как ни пытайся, всё равно не останешься…
Когда приступ рвоты отступил, я отодвинулся от дыры. И вспомнил о двух конвертах, что торчали из левого кармана джинсов. Присел. Ноющей, но уже с запекшейся кровью рукой вынул их. Её письмо отложил в сторону. Сейчас не время. А во втором нашёл пятьдесят тысяч рублей. Валерий… как благородно с его стороны…
Я держал в руке купюры и смотрел, как ветер теребит их кончики. Смотрел и думал, что я сейчас — точно как один из этих кончиков. Трепыхаюсь под воздействием могучей внешней силы. И так же — на самом деле — ничего не стою. Всего лишь — придуманная концепция для организации человечества. И так
Или всё-таки я чего-нибудь да стою? Но вот только как это понять?
Наверное, только по тому, способен ли я довести до конца самое главное…
Ведь так бывает, что в момент сильной эмоциональной встряски, поднявшейся злобы или ненависти к кому-то, ты наполняешься чрезвычайной решимостью действовать. Действовать, чтобы непременно изменить эту напряжённую ситуацию. Пусть даже не сейчас — из-за отсутствия возможностей, — а в будущем. Наполняешься такой решимостью, что свято клянёшься себе в эти импульсивные секунды, что никогда не забудешь этого чувства. И того, кто его вызвал. Клянёшься, что оно непременно сохранится в тебе до конца.
Но проходит время — час, день, — и эмоциональное топливо испаряется. И как бы ты ни старался воскресить чувство решительной бойкости, само по себе оно уже мертво. Это начинает раздражать. Ведь энергии для конкретных шагов уже попросту нет. Неоткуда брать. И весь тот пыл, то обещание самому себе бесследно исчезает. И становится невыносимо обидно. Начинаешь чувствовать себя слабаком, ничтожеством, не способным даже удержать до конца свои чувства в силе. Не способным поддерживать огонь страсти, чтобы, как себе поклялся, непременно что-то сделать, изменить.
Именно поэтому я закопал конверт с письмом в землю. Неподалёку от пещеры. Чтобы обязательно вернуться и завершить начатое. Чтобы намерение, с которым я сюда прибыл, не рассеялось, а цепко держалось за это письмо.
Оно станет последним, что я прочту на этом свете.
Я убрал конверт с деньгами в карман. Подошёл снова к дыре. Взглянув ещё раз в чёрную, глубокую пещеру, поёжился. Затем, шатаясь, двинулся обратно к дороге…
*
Повсюду сновали люди в белых халатах. Повсюду тот самый отвратительный запах, который пробивает носоглотку до сморщивания и напоминает о не самых приятных мгновениях детства. Напоминает стоматолога и его маленькое сверлящее устройство, грозно надвигающееся к твоему рту. Напоминает предчувствие яркой и пронзительной боли. Напоминает бездушные лица, у которых видны одни лишь глаза сквозь стёклышки очков, отражающих холодный свет люминесцентных ламп. Ощущение, будто находишься в экспериментальной лаборатории пришельцев, где тебя подвергают насильственному изучению. Противно, страшно, холодно, хочется скорее дать дёру. А запах всё продолжает пропитывать изнутри. Продолжает выворачивать наизнанку все самые отвратительные мысли и чувства…
Мимо пронеслись носилки на колёсах. Два медработника спешно кого-то везли. Я, затаив дыхание, вскочил…
Нет… не она.
И снова опустился на скамью.
Не знаю, сколько я так просидел. Но когда проснулся, на противоположной скамейке кто-то сидел. Она заметила, что я открыл глаза. И тут же спрятала взгляд, будто совершила что-то противозаконное.
— Который час? — спросил я, массируя затёкшую шею рукой.
Она повернула голову влево, к висевшим на стене часам.
— Шесть часов.