Земля Горящих Трав
Шрифт:
Сеславин осекся, помолчал.
— Ты не знал заранее, ни кто погибнет, ни точного дня? Чем твои пророчества отличаются от обычных предчувствий? То ли дождь, то ли снег, одна бабка сказала! — наконец в сердцах вырвалось у него.
— Мои пророчества отличаются от предчувствий. Своей остротой, — серьезно сказал Шахди.
— Древнее учение, орден прорицателей — и ты ничего не можешь? — с горечью повторил Сеславин.
— Быть прорицателем — значит ощущать, как в твоих жилах бежит не кровь, а время. Что я должен был сделать? — повторил Шахди. — Ты не сможешь заставить свою кровь течь в
Сеславин опустил голову:
— Прости… Я в общем-то даже не разбираюсь в вашем учении, а спрашиваю с тебя. Не сердись, Шахди. Я просто пытаюсь понять, могло ли быть по-другому?
Прорицатель в ответ признался:
— Я тоже.
Еще в больнице Аттаре задумал построить на берегу Сорренского моря точно такие же, как в Тиевес, город и храм. Это должен быть город-музей, первый музей Земли Горящих Трав в Обитаемом мире.
Сеславин написал статью об облицовке стен в тиевесском храме, о рецептуре материалов, из которых делалась штукатурка: толченого мрамора, алебастра, извести, гипса и песка, — и об особенностях штукатурных работ в Древней Тиевес. Отдельно Сеславин остановился на подготовке стены под фресковую живопись. Сам каменщик-штукатур, он высказывал много практических соображений.
Когда Комитет народов утвердил строительство музейного комплекса, Аттаре был назначен руководителем работ и тотчас предложил Сеславину ехать с ним мастером-десятником.
Осенью, как только полынь бросила в землю свои семена, Ярвенна вернулась домой.
Впервые за целые месяцы она вошла под крышу человеческого жилья в лагере землепроходцев и, согреваясь, ела горячую похлебку, а потом пила сладкий чай. В Патоис Ярвенна жила под открытым небом, даже когда лили дожди, как растение, не ощущая холода. Ее волосы выгорели добела, а кожа стала совсем темной от загара.
— А как там мои цветы? — вспомнила она вдруг свои комнатные растения на подоконниках. — Ты поливал их, Сеславин? Они не завяли?
После медицинского обследования Сеславин увез жену в Даргород. Ярвенна медленно обошла небольшую квартиру, полила цветы и переставила их ближе к свету. Потом она легла спать и проспала больше суток. Врач предупреждал Сеславина, что жизнь полевицы отняла у Ярвенны много сил, и ей надо будет отдохнуть. Сеславин, когда она открыла глаза, облегченно вздохнул:
— Я боялся, что ты уснула на всю зиму.
Наконец Ярвенна ожила. Проснувшись, она сама заварила чай и начала звенеть посудой на кухне, постирала и убрала в шкаф свое платье, в котором жила в Патоис. Оно совсем износилось, но выбрасывать его Ярвенна не хотела.
Лишь на следующий день Сеславин рассказал ей правду о катастрофе в Тиевес. Ярвенна молча плакала. Сеславин упомянул о видении Духа Земли Горящих Трав у Аттаре под завалом. Ярвенна, утирая слезы, кивнула:
— Аттаре говорил правильно! Это он, Дух Земли. В Патоис я видела его… В моем полевом дневнике есть записи об этом.
Осенью и зимой Ярвенне предстояло работать дома. Ей нужно было подробно описать свою жизнь среди растений Патоис, осмыслить результаты опыта.
Сеславин принял предложение Аттаре и с утра уходил на стройку на побережье
Хородар, художник и светописец из Звониграда, в день гибели экспедиции в Тиевес проявлял снимки в своей домашней лаборатории. Это спасло ему жизнь. Теперь звониградец расписывал стены храма в будущем городе-музее.
Сам Хородар, как нарочно, до смешного был внешне похож на рогатого тиевесского богатыря. Он носил черную бороду в блестящих завитках, точно из вороненой стали, таких упругих, что, казалось, повесь на любой из них чайник — не разогнется. У Хородара, как у силача с фрески, были толстые ноздри и губы, приподнятые надглазные кости и карие глаза немного навыкате — тот же тип лица. Торс у художника был такой, что по нему можно было изучать анатомию мышц. Чтобы густые, непокорные волосы не лезли в глаза, Хородар завел привычку за работой повязывать голову пестрой косынкой узлом назад.
В Тиевес он ходил в косынке и фартуке, с засученными по локоть рукавами на волосатых руках, и если бы одежда на нем не пестрела пятнами краски, его можно было бы принять за деревенского кузнеца.
Мастера из Тиевес имели обыкновение тщательно, до стеклянного блеска, полировать наружный слой штукатурки. Роспись по мокрому грунту требовала большого искусства и быстроты: пока стена не успеет высохнуть. Хородар изумлялся, каких высот достигала тамошняя техника живописи. Он спускался в подземную часть храма, облеченный сиянием: как древний жрец с факелом, только сам одновременно и жрец, и факел. Когда краска высыхала, Хородар покрывал фреску белым воском. Воск не только предохранял ее от сырости, но и усиливал яркость.
Хородар выполнял всю настенную роспись сам, без помощи подмастерьев. Он стремился как можно точнее воспроизвести фрески по зрительной памяти и по светописным снимкам, сделанным в Тиевес. Сеславин, мастер-десятник со своими рабочими, помогал художнику готовить стены под живопись. Рабочие освоили тот способ облицовки, что Сеславин изучил на раскопках, и на берегу Сорренского моря рождался настоящий двойник земного храма.
Для посетителей приморский город-музей был открыт в середине весны. Розы уже цвели. Под высоким прозрачным небом играл оркестр. Казалось, что музыка то поднимается вверх, то стелется по земле, как будто она — дым от костра, и ее носит ветер. Церемония начиналась с открытия памятника погибшим.
Это были их алтари, точно такие же, какие еще недавно стояли на месте раскопок. Вот на отшлифованной гранитной глыбе желтеет крупный янтарь и распростерлась еловая лапа. Гранит, ель, янтарь — символы хельда Бьярни из Беркенфьолле. Вот глиняный кувшин, из которого струйкой льется вода прямо в чашу белого мрамора. Это алтарь Дено из Селлы. Всего двенадцать алтарей… Если бы не случайность, были бы все четырнадцать: горел бы в железной плошке огонь Сеславина и алела бы роза самого Аттаре, тоже искусственная, как еловая ветвь Бьярни.