Земля и Небо (Часть 1)

Костомаров Леонид

ЗОНА. МЕДВЕДЕВ

С утра я побеседовал с тремя осужденными, и картина нарушений в моем злополучном отряде хоть чуть стала проясняться.

Сознался в драке еще вчера дерзкий, но уже потухший в изоляторе Бакланов; Кочетков и Цесаркаев отмолчались: понятно, зачинщики. Последний, откликавшийся на кличку Джигит, заинтересовал меня особо. Знал я таких лихих кавказцев, кто удары судьбы принимал стойко и даже с юмором. Этот не страшился самых жестоких наказаний, а значит, если возвысится в Зоне, обрастет преданными дружками, то

натворит немало бед, много крови попортит. А возможно, что здесь кроется и наркота. Тогда дела принимают более серьезный оборот...

Может, самому мне покурить анашу, чтобы понять, за что зэки могут убить друг друга, что за сила такая в этих обкурках?

Вот и Кляча. Что ж он такой злой-то? Скоро на волю, надо бы злость зэковскую тут оставить. Скоро с нормальными людьми будет общаться... Вон глазом как водит, грозный...

– - Здрасьте, -- буркнул, не глядя, и плюхнулся на стул, а сам готов прямо броситься -- только тронь. Ничего, это мы тоже проходили...

– - А что у тебя за фамилия такая, редкая?
– - начал я издалека.

– - Дятел по-хохлячьи, -- нехотя буркнул зэк.

– - Что собираешься делать на свободе?
– - спрашиваю после тягостного молчания.

– - Ну работать... ну...

– - А без "ну"? Надолго на свободу, сам-то как думаешь?

– - А хр... шут его знает...
– - И тут сразу его как прорвало.
– - Ты, начальник, зубы не заговаривай! Я не фрайер! Стричь пришли -- стригите, и дело с концом! Шерсти же в стране не хватает -- нас, как баранов, корнаете. Стригите. И все, остального ничего не знаю. Ни кто парикмахера вашего бил... ни ваших цитатников слушать не хочу. Хватит, наслушался... за пять лет. Лишь бы выудить побольше из человека, а потом бац!
– - и в клетку птичку. Чего щеритесь?

Я улыбался, смешно за ним было наблюдать -- сгорбленный, злой, взъерошенный, ну прямо артист-комик из водевиля. Кричит тоже как клоун...

– - Чего ты кричишь? Сам во всем и виноват, -- отвечаю ему спокойно.

– - Да?
– - взвился он.
– - А семерик по малолетке за какой-то паскудный ларек -- это нормально, да?

– - И что?

– - А то. Тогда все у меня и покатилось...

– - А чем ты недоволен?
– - тут уже я злиться стал: тоже мне жертва.
– Грабил-грабил, бил людей -- правильно посадили. Заслуженно.

– - "Заслуженно"...
– - язвительно передразнил Дробница.
– - В этом-то вся ваша справедливость -- семь лет за "чистосердечное признание", -- опять комично передразнил судью, вынесшего ему когда-то приговор.

– - Ну а во второй раз?
– - даю ему излить слова, потом легче будет с ним говорить.

– - Поумнее уже был второй раз. Уж без явки с повинной, это оставьте для придурни, которые завтра у вас приторчат. Пять лет, как видите. Но все ж на два года меньше, чем с повинной вашей...

Нет, не получился у нас разговор. И не получится.

Я всякий интерес к нему потерял. Пусть живет как хочет...

– - Понятно, значит, не веришь теперь никому? Ни признаниям чистосердечным, ничему...

– - Да. Ничему не верю. Молодости не вернешь.

– - Мать одна живет?
– - перевожу на более теплое для него.

– - Ну...

– - А друзья?

– - Чего друзья? Друзья... Был у меня один, вместе и спалились, я его отмазал, ушел он из зала суда...
– - обреченно махнул рукой Дробница.
– - А ведь выросли вместе, в одном дворе. Расколись я тогда на суду -- все, сам Бог его бы не отмазал...

– - Ну? Жалеешь, что ли?

– - А...
– - скривил рот.
– - Вышел когда я на свободу, так он со мной и здороваться не захотел. Как же -- инженер, он за то время институт закончил. А мне даже на завод устроиться не помог...

– - Врал, значит, суду. Какая ж это явка с повинной?

– - Да какая разница... взял на себя все паровозом. Спас эту шелупень.

– - Ну а теперь хоть он по-людски живет?

– - А я -- не по-человечьи?
– - вскидывается он.
– - Копейка такому корешу цена. Хотя друганы есть на воле.

– - Воры?

– - А хоть бы и так!
– - с вызовом роняет Кляча.

– - Понятно...

ЗОНА. КЛЯЧА

Кивает: понятненько, мол. Понятливый. Знай, что у меня твои байки вот уже где сидят, дайте спокойно освободиться.

А он все накатывает: злобы, говорит, в тебе много, зависти. От зависти все зло и преступления. Мол, у другого получилась жизнь, а у тебя нет, вот ты и бесишься.

Я смотрю на него, как на пустое место.

– - Вижу, -- говорит, -- что не любишь ты эти лекции. Так чем займешься на воле?

– - Что, не грузчиком же мне ишачить... Там водка опять... А на завод с моим здоровьем тоже не в жилу, носилки поднять не могу, там своих халявщиков море.

– - Ну так куда?

– - Не знаю... Не пытай.

– - Хорошо. Я устрою тебя на завод.

Не врет, вижу.

– - А вы кто -- дед Мороз, всем подарочки принес?
– - ехидничаю, уже из вредности... зря, вдруг и впрямь поможет чем.

С другой стороны, видал я его фуфлыжную помощь, есть еще на воле друганы, в обиду не дадут, не сдохну с голоду.

– - Жена где?

Совсем в душу лезет, а я, как завороженный, отвечаю, не могу его на место поставить.

Устал просто хорохориться, вышел весь.

– - Замуж... уканала...

Тут и говорить не о чем стало. Ну он, правда, на прощанье хоть одно доброе дело сделал.

– - Выходить на свободу лысым -- не дело, -- говорит, -- понятно, люди сторониться будут: зэк. Прическу оставим -- это раз. Второе: выпускать из изолятора не будем, не умрешь. А выпусти тебя сейчас... Знаю, соберетесь, вся отрицаловка, скопом, начнете проводины делать -- чифир трехлитровыми банками мутить и квасить...