Земля и Небо (Часть 1)
Шрифт:
– - Деньги все ж у вас есть, устроитесь...
– - предложил несмело замполит.
– - Ну и чё я с этими гумажками? Ни кола ни двора. В общагу хилять? Там пьянь... Нет, начальнички... Пенсион не положен, да если и добьюсь, стажа-то нет. С гулькин нос она, двенадцать тугриков, что мне на нее?
– - настроение Кукушки менялось ежеминутно, он уже стал серчать на вольтанутых офицеров, не желавших понять элементарной арифметики.
– - Не знаю...
– - развел руками замполит.
– - Куда ж я вас дену? Госхарчи проедать не положено...
– - Да какие харчи, я на свои буду гулять!
– - обрадованно сообщил Кукушка.
– - Ничего ж не прошу. Да,
– - Попробуем помочь, -- задумчиво сказал Медведев, разглядывая старика.
– - Но не обещаю.
– - Если выпустят -- смотрите!
– - разошелся зэк.
– - Берете ответственность на себя! Убью кого-нибудь -- и баста!
– - грозно закончил он.
– - Знайте: замочу!
– - Даже если не пристроим вас на воле, все равно придется вас освободить, -- спокойно заметил майор, пропустив мимо ушей угрозы.
– - Закон есть закон.
ЗОНА. ОРЛОВ
На шестидесятилетие кто-то угостил старика, и Кукушка важно ходил вразвалку по зоне, куролесил в бараках, распевая песни своей молодости. Гоголем шарахался. Ржали зэки, улыбались офицеры при виде пьяного дуралея.
Тех, кому за шестьдесят, в изолятор уже не сажают, но больно уж вызывающ был Кукушка. Посадили, но выпустили на восемь суток раньше.
Он вышел тихий и покорный и впервые осознал, что никогда в его жизни не будет больше праздников, а юбилей -- лишь пьяный кураж, и был он шутом гороховым.
И тогда впервые задумался старик Кукушка о смерти. Она однажды придет, и никому ты не будешь нужен и станешь помирать, как подыхают одинокие туберкулезники в своих зараженных бараках: в слезах, нечистотах и полном забвении.
Мысль эта не отпускала уже три года, и потому он более всего теперь боялся воли, где он будет совершенно один в мире людей.
НЕБО. ВОРОН
Дедка я этого помню, как же. Сталкивался с ним уж сколько десятков лет, и все это время он с достаточным оптимизмом нес, как ему казалось, единственно верную жизненную повинность -- сидеть в Зоне. Почему он считал это геройством -- непонятно. Годы сложились в десятилетия, сроки -- в жизнь, единственную...
Знал я, что вспоминал этот старый человек себя молодым, когда он был любим красивой и рослой напарницей по воровскому промыслу. Ничего не жалел для нее тогда жгучий брюнет Кукушка, имевший воровской стаж и неистребимое желание жизненного куража. Вдвоем воровали, вдвоем кутили -- сидеть срок пошел он. Не обижался, нес свою ношу, помня о своей крутобедрой крале. Выйдя, уж не нашел ее. Были другие, и были вновь воровские приключения и скорые посадки -- время рваное, быстрое, и долго с ворами не разбирались. Но он всегда сидел за дело, чем гордился и воспринимал как должное. Только выходил вновь, и некому было похвастаться на воле, какой он правильный вор. Другие люди вовлекали в другие дела, и вновь -- этап, тюрьма, Зона. По-другому жить не мог да и не интересовался иной жизнью, полагая ее скучной и пригодной лишь для людей, плывущих дерьмом по течению.
Был ли он счастлив, идущий против течения? Безусловно. Много раз -- и на воле, и в Зоне. Был ли он несчастлив? Всегда. И спасение было его в том, что до поры не осознавала его душа тяжкого бремени, на которое обрекла себя. Но вот пришла расплата. Он не роптал -- кураж угас, душа молила о милосердии... Его слепая жизнь была понятна и близка ему. Но только ему: он был Богом оставлен, вычеркнут из списка заслуживающих милости или кары. Он -- исчез при жизни,
ЗОНА. ОРЛОВ
Вырвавшись из неволи туч, полыхнуло свободно солнце, заскользили вдоль трассы горячие живые лучи, разгоняя полуденные тени, белесой синевой вспыхнули угнетенные северные одуванчики на обочинах дороги. Духмяный ветерок объял окутанную тьмой колонну, пахнуло свежестью, и захотелось сойти с трассы и, вдохнув полные легкие воздуха, ломануться без страха через картофельное поле к огромному Древу-Великану, Древу Жизни, растущему вне нас, зэков...
Только там можно увидеть настоящее небо, во всю его ширь. Только там по-особому легко восторгнется сердце, а глаза взлетят по размашистой кроне, и польется небесная музыка жизни, и сладостный дурман дубового листа закружит голову, и ключевая вода от Корней Дуба утолит вечную жажду души... И услышатся ее неясные толчки, ее стоны, и проснется величие духа... И уйдут в небытие суета Зоны, опаленная искусственным светом прожекторов, вой сторожащих сирен, лай псов... и падет в прах колючая проволока, и люди вспомнят, что они творение мира иного... в коем так привольно живет этот дуб, и летающие пчелы, и подземные невидимые жители, и обитатели лесов, и нив, и вод, и повелители неба. Всего того мира, осязаемого и невидимого, пахуче-ядреного и тонко-неуловимого...
НЕБО. ВОРОН
...Он главный в той Картине Жизни, что текла миллионы лет. Но с завидным упорством люди пренебрегали основным, ради чего они созданы. Я был приставлен к их сложной жизни Прокуратором, чтобы не растерять им ее вовсе, не расплескать -- единственную, красивую, волшебно могучую... Чтобы вспомнили они о Любви и Добре...
Бог талантом своим сотворил всех равными, но бес попутал многих гордыней и завел на лихую дорогу Тьмы... По ней они и шли...
ЗОНА. ОРЛОВ
Руку ломило -- барометр его, Медведева, -- к дождю и холоду. Заторопился к заводу, чтобы быстрым шагом отвлечься от боли. Под густо осевшими тучами, закрывшими все пространство, не оставившими и клочка голубого неба, окутало серое марево: гроза висела в воздухе. Тьма побеждала Свет...
Завод встретил давно знакомой, защекотавшей в носу цементной пылью, уханьем невидимых могучих механизмов, матюками прапорщиков в проходной.
Лязг колес движущихся кранов, помноженный на многократный шум моторов, удары кувалд по железным формам придавали вкупе со свинцовой тяжестью неба ощущение адова предбанника.
Весь шестой отряд обслуживал этот завод. Вольному руководству с большим напряжением приходилось контролировать спецконтингент. Не всегда можно предугадать, что на уме у вчерашнего убийцы, как себя поведет он в обычной, казалось бы, ситуации. Перед злыми языками зэков тушевались и опытные мастера, и начальники цехов. Да и директор завода часто хватался за сердце: "Не позволю вам со мной так разговаривать!" Ухмылялись зэки и снова за свое. Приходилось позволять, и вольные стоически терпели вечные брань и досаду.
Медведев остановился у стеллажей, разглядывая полигоны. Завидев его, многие зэки заработали посноровистее: вот, мол, какие мы старательные, гражданин начальник. Таких он не любил, от таких все и рушится в его работе. Отвернулся. И увидел, как коренастый зэк, попрощавшись с вольным водителем, поспешно сунув под мышку небольшой сверток, заспешил прочь. Медведев окликнул его, но тот даже не обернулся, быстрыми прыжками пересек открытое пространство и исчез меж штабелями панелей.
"Приехали, -- горестно отметил Медведев, -- уже и на оклик офицера не реагируют..."