Земля и небо. Записки авиаконструктора
Шрифт:
— Как дела с заявкой на реверс?
— Все в порядке.
— А ты покажи.
О, Господи, — думаю я про себя. Но заявку принес.
— А почему я последний?
— Что же, тебя первым, впереди Яковлева написать?
— Первым не первым, но хотя бы третьим.
Что тут делать, думаю, ведь не скажешь же человеку в глаза, а тем более стоящему повыше тебя на служебной лестнице, что нахальство второе счастье?
— Хорошо, переделаем заявку еще раз.
Заявка, наконец, оформлена, наградные определены, осталось распределить общую сумму между участниками.
— Роман Семенович, — говорю я ведущему конструктору Петрову,
Петров с удовольствием расписал всю сумму на отдельном листке, и я, как обещал, передал его АэСу. Генеральный конструктор даже очки надел, чего он почти никогда не делал. Дочитав до первой незнакомой фамилии, спросил:
— А это кто?
— Это начальник моторной лаборатории ЛИИ Кац. Когда все каркали, что мы запорем двигатель, он был единственным специалистом, который меня ободрил, сказав, что раз створки находятся в закритическом сечении потока, на работе двигателя они не скажутся.
— А это кто? — показал он на другую фамилию.
— Это представитель моторного ОКБ, из Запорожья. Он вполне мог воспрепятствовать нашим экспериментам, сняв гарантию на двигатель, но он этого не сделал. Очень полезный человек.
Вернувшись к началу списка, он взял красный карандаш и переправил сумму в процентах возле двух фамилий: Яковлев А. С. — 30 (вместо 25), Адлер Е. Г. — 20 (вместо 25), оставив остальные цифры без изменений.
Ну, допустим, Бендерский откровенно примазался к этому делу, что с него взять? Но неужели АэС, с его феноменальной памятью, мог забыть, как он сначала с воодушевлением отнесся к этой идее, а затем, при первых трудностях, отшатнулся от нее и просто мешал довести дело до конца?
И ничего неожиданного я не увидел в его поведении, когда стал замечать, что по мере того, как все более успешно разворачивалось серийное производство Як-40, множились признаки его популярности среди летного состава и пассажиров, Яковлев методично ограничивал мое поле деятельности, отнимая одну за другой мои функции и передавая их в иные руки. Так, серийными вопросами полностью завладел Бендерский, летными испытаниями и демонстрационными перелетами за рубежом Керим Бекирбаев, а дальнейшие модификации самолета перешли к его сыну, толковому конструктору Сергею Яковлеву. Давно зная эту его тактику — «мавр сделал свое дело, он должен уйти» — я пассивно относился ко всему этому, правда, все время повторяя про себя: «Рано убираете меня, Александр Сергеевич, рано!».
Этим я выражал свое отношение к ситуации, заключающейся в том, что в начале широкой эксплуатации нового самолета, особенно пассажирского, имеется неизбежный риск, лежащий на плечах Генерального конструктора — при любой крупной авиакатастрофе с человеческими жертвами поднимается вопрос о виновных. Чего проще для него подставить меня в этом случае, а не оказаться самому в этой роли? Однако время шло, эксплуатация проходила довольно гладко, без громких ЧП, и моя роль «мальчика для битья» сходила на нет.
Мне осталась всего одна, правда, необычная работа, впервые проводимая в нашей стране: сертификация Як-40 и получение документа о соответствии его английским нормам летной годности, выдаваемого авиарегистром страны-члена ИКАО. [23]
Поскольку тогда наша страна не была еще членом ИКАО, Авиаэкспорт заключил договор с поляками, уже членами ИКАО, о совместном проведении необходимых работ. После получения в 1969 году сертификата выяснилось, что польский сертификат по английским нормам котируется на Западе очень низко и придется повторить все сначала: сертифицировать самолет совместно с итальянцами, и не по английским, а по американским нормам летной годности.
23
Международная организация гражданской авиации (International Civil Aviation Organization — ICAO). — Прим. ред.
Работу договорились проводить в два этапа: сначала здесь, а затем в Италии. Итальянцы прибыли во главе президентом авиарегистра Италии профессором В. Альдино.
Я окончательно заскучал. Бесконечные споры с итальянцами, их формальные аргументы и наши еще более формальные доказательства имели не столько технический, сколько юридический характер.
А тут еще на фоне служебного прозябания развернулась личная драма, а затем долгая тяжелая болезнь…
У разбитого корыта
После болезни, оставшись совершенно без заданий, я еще некоторое время не сдавался, упорно работая над предложением своего варианта самолета вертикального взлета и посадки Як-38, который в то время разрабатывался и строился на заводе.
Три реактивные двигателя, установленные на этом самолете, на мой взгляд, были расположены неудачно. При случайном отказе любого из них в ответственный момент вертикального взлета или посадки возникают такие моменты сил, которые парировать нечем. Летчику не остается иного выхода, кроме как, бросив самолет, спасать свою жизнь катапультированием, да и то против своей воли, автоматически.
Я разработал иную схему компоновки самолета, при которой вектор вертикальной тяги каждого двигателя настолько приближен к центру тяжести, что в критических ситуациях опасной разбалансировки самолета не возникает. Преодолев свою обиду и гордыню, я обратился к Александру Яковлеву с этим предложением.
Як-38
Он меня принял сухо, но выслушал. Бегло просмотрев мои схемы, выполненные в красках, как плакаты, спросил:
— Кто вам помогал?
— Никто.
— Где же вы взяли габаритные чертежи Як-38?
— Я все же конструктор. В сборочном цехе стоит макет самолета на полу, размеченном полуметровыми квадратами. Достаточно опустить отвес с любой точки макета, как на полу появится ее проекция. Таким образом чертеж общего вида можно получить без труда.
— Хм. Я дам указание Совету главных конструкторов рассмотреть ваше предложение.
— Спасибо.
Совет в составе Бекирбаева, Кулагина и руководителя этой темы Станислава Мордовина особых возражений по существу моего предложения не выдвинул, однако Мордовин под занавес бросил: