Земля любви
Шрифт:
– А ты носишь траур в душе, да, папа? – проницательно заметил Марко Антонио.
– Да, так оно и есть, сынок! Неблагодарность - самый страшный порок людей, а настоящая дружба - редчайшее сокровище. Позаботься о Жулиане, уважай её как сестру, помоги мне отдать мой неоплатный долг!
– Я не дам ни одному волоску упасть с её головы, папа!
– с горячностью, удивившей Франческо, откликнулся Марко Антонио.
– И с удовольствием буду учить её нашему языку.
– Спасибо тебе, сынок.
С появлением Жулианы в доме Марко Антонио сделался домоседом. Другая бы мать была счастлива, что сын её образумился,
– Марко Антонио сам говорил, что терпеть не может итальянок. Пусть не надеется, он в её сети не попадётся!
– шипела она.
– Мариана! Почему Жулиана не перегладила это бельё? Ну-ка, позови её!
– Она занимается, - доложила через несколько минут Мариана.
– Чем это?
– недовольно спросила Жанет.
– Португальским языком, по распоряжению дона Франческо.
– Может, он ей ещё и учителя нанял?
– возмутилась госпожа Мальяно.
– Нет, с ней занимается Марко Антонио в своей комнате.
– Хотела бы я знать, чем они там занимаются, - вскипела озабоченная мать. – Эта распутная девица того и гляди, испортит моего мальчика! Говорила я, что таких и на порог нельзя пускать!
Экономка, молча, слушала свою хозяйку. Ей Жулиана нравилась - скромная, услужливая, она не брезговала никакой работой в доме и охотно помогала бы по хозяйству, если бы дон Франческо не сердился, видя, что из гостьи она превращается в служанку. Да, Жулиана была ей симпатична, хотя кое-какие сомнения на её счёт у Марианы и возникли. Но их она пока держала при себе.
Глава 3
На фазенде «Эсперанса», что означает «надежда», ждали новых работников-итальянцев. Хозяин фазенды, сеньор Гумерсинду, довольно потирал руки, радуясь, что наконец-то его бескрайние плантации кофе получат надлежащий уход. Всё это время у него надрывалось сердце при виде печально поникших листьев и твёрдой, необработанной земли.
– Мерзавцы! – честил он ушедших негров, вспоминая, как целую ночь они жгли костры, пили, ели и танцевали, а на рассвете, смеющиеся, хмельные то ли от вина, то ли от свободы, пошли чёрной толпой прямо навстречу солнцу. – Мерзавцы! – повторил ещё раз сеньор Гумерсинду. – Нет, чтобы повременить месяц-другой и сдать всё имущество с рук в руки новым работникам!
Его жена Мария ду Сокорру сожалела о рабынях-негритянках про себя. Ей очень не хватало их на кухне. После того как вся домашняя работа свалилась на неё и двух дочерей, она чуть ли не целые дни проводила у плиты и, хотя была женщиной кроткой, терпеливой и работящей, всё-таки очень мечтала о помощницах. Однако вслух ничего не говорила, а если и говорила, то только радовалась, что Бог и правительство избавили её от «бесстыжих нахалок». По-иному она их не называла. И на то были особые причины.
Дело в том, что её муж, сеньор Гумерсинду, человек до фанатизма преданный своей семье - и в этом смысле Мария никак не могла на него пожаловаться, - мечтал о наследнике. После того, как Мария подарила ему двух дочерей и он понял, что больше ждать от неё нечего, Гумерсинду повесил на дальней террасе гамак и стал ждать мальчишек от хорошеньких рабынь-негритянок. Он готов был признать наследником и сына рабыни-негритянки, если только тот окажется смышлёным и не очень чёрным.
– Заморочили девчонке голову всякими глупостями!
– раздражался он, стоило упомянуть при нём о монастыре.
– Пора женихов искать для обеих дочек, выдавать их замуж и ждать наследников!
Как только Мария слышала сакраментальное слово «наследник», она начинала креститься и думала, что пусть уж лучше её Анжелика отправляется в монастырь.
Но в это утро сонная опустевшая фазенда словно бы проснулась - на кухне суетилась не только Мария, но и Розана с Анжеликой, чистя овощи возле поставленного на огонь огромного чана.
– Антенор!
– обратилась Мария к заглянувшему на кухню управляющему.
– Ты приготовил помещения?
Совсем недавно Антенор был главным надсмотрщиком над рабами - таких, как он, называли ещё «охотниками», потому что, он мог поймать любого беглеца. Нюх, интуиция, великолепное знание местности и психологии бегущего никогда не подводили его - с фазенды «Эсперанса» не удалось бежать ни одному негру. Пойманых ожидала жестокая расправа, и производил её собственноручно Антенор. При этом он не был жестоким человеком, скорее – любящим порядок служакой. Всё, что ему приходилось делать, не было его изобретением – так повелось испокон веков, и он только поддерживал заведённое из любви к порядку.
Но времена переменились, и Антенор охотно попросил бы прощения у всех тех, кого когда-то наказывал плетьми. А ещё охотнее отыскал бы ту, о которой и не пытался забыть, зная, что только эта женщина – его судьба; ценой своей поруганной чести она выкупила из рабства родителей и ушла с фазенды, ожидая ребёнка от Гумерсинду.
– Если будет мальчик, пришлю на воспитание, - с высокомерной усмешкой бросила она, уходя.
Ребёнок давно уж родился, но думал, о нём, похоже, один Антенор – ни госпожа Мария, ни сеньор Гумерсинду никогда не поминали негритянку Нану и того, кого она унесла в своём животе.
Антенор стал даже как-то заботиться о Тизиу, единственном представителе негритянского племени, оставшемся на фазенде. Весёлый смышлёный негритёнок по-прежнему жил в хижине, где когда-то жили рабы, и никуда не собирался уходить.
– Мне идти некуда, - говорил он. – Я ведь думаю, что я сын хозяина.
Но говорил он это только Антенору, ни хозяину, ни тем более хозяйке говорить такое не решался. Сеньора Мария отрядила его доить коров, и каждое утро негритёнок приносил на кухню молоко для сыра, масла, сметаны, сливок. Сейчас и он готовился к приезду итальянцев и тщательно убирал свою хижину. Кто знает, может, и она кому-то из них приглянется.