Земля мертвых
Шрифт:
По пути к себе в кабинет Корсо прошел мимо отдела по борьбе с наркотиками, где полицейские шумно обсуждали свои вчерашние подвиги. Он ускорил шаг, чтобы избежать встречи с ними.
– Майор Корсо!
Он обернулся и оказался лицом к лицу с журналистом, имя которого позабыл, хотя парень часто рыскал по коридорам судебной полиции. Корсо не испытывал никакой неприязни к болтунам-комментаторам – хотя они и мололи всякую ерунду, но не больше, чем какой-нибудь судья или адвокат. В отличие от своих коллег, он не считал их стервятниками. С этой точки зрения полицейские сами были охочи до падали,
Вытянув руку, парень шел прямо к нему. Корсо отделался кивком – он ненавидел рукопожатия.
– Не могли бы вы сказать мне несколько слов о ночной операции в квартале Пикассо?
– Я уже пять лет не работаю в отделе по борьбе с наркотиками.
Он вспомнил имя парня: Трепани. Или Тривари. Пару раз он уже отвечал на вопросы этого клоуна, которого выпученные глаза и щель между передними зубами делали похожим на персонажа «Тупых кроликов» [22] .
– Однако один повешенный, трое убитых и трое с огнестрельными ранениями – это уже не парижское предместье, а настоящий Хуарес или Меделин.
22
Видеоигра «Lapins Cretins».
– Спросите у моих коллег.
– Я слышал, будто вы там выросли.
Бывает, журналисты знают о сыскарях больше, чем сама Главная инспекция национальной полиции Франции.
– Что вы думаете об изменениях в предместье? – продолжал тот.
– Если вам нужен пожарник-поджигатель, на меня не рассчитывайте. Я сохраняю оптимизм относительно изменений в предместьях. Большинство их обитателей честные и славные люди.
Журналист понимающе улыбнулся:
– В ваше время на фонарях не вешали.
У Корсо возникло желание ответить, что тогда существовали другие развлекухи, преимущественно в подвалах. Но он вовремя сдержался.
– Главари банд пытаются посеять страх, – как можно спокойнее заметил он. – Но им это не удастся. Повторяю, они представляют лишь ничтожный процент населения предместий, а полиция для того и существует, чтобы обнаружить и арестовать их. Пора перестать относиться к предместьям с пренебрежением.
Сам он не верил ни единому слову из подобных политкорректных разглагольствований. Его настоящие воспоминания о комплексе Пикассо: соседи спускают на него своего пса за то, что он слишком громко включает музыку; вместо того чтобы делать уроки, мальчишки из его высотки мочатся в почтовые ящики; члены его собственной приемной семьи звонят в полицию, чтобы донести на беспаспортного жильца своего дома… И отбросы на каждом этаже.
– Как остановить это засилье… паршивых овец?
– Арестовать всех и лишить возможности причинять вред, вот и все. Твою мать, надо их всех загнать в клетку!
В гневе он кусал губы. Браво, Корсо. Схватить за ноги – да башкой о стену.
– Для парня, вышедшего из предместий, вы не слишком к ним милосердны.
– Я не милосерден именно потому, что сам оттуда.
С этими фашистскими словами он, проклиная самого себя, вошел в свой кабинет. Никто не знал, что это он накануне стрелял по дилерам, так
Едва Корсо укрылся в кабинете, как в дверь постучали. На пороге стояла Барби, напоминавшая вымокшую под дождем черную кошку.
– Я нашла наваши, тебя это интересует?
– Чего?
– Мастера сибари, японского искусства связывания.
Эмилия часто говорила ему про эту темную науку на грани между эротикой и эстетством. Про искусство стягивать женщин путами наподобие колбас, но с осторожностью и строгим соблюдением правил.
– Борнек уже прощупал этот след…
– Он посетил пару-тройку парижских клубов садо-мазо. А я тебе говорю про настоящего учителя.
– Он японец?
– Нет, парижанин. Организует семинары, шоу, лекции.
– А где проживает?
– В Шестнадцатом округе. Съездим туда?
Корсо бросил взгляд на часы: еще нет одиннадцати.
– Берем мою тачку.
Барби настояла, что сама сядет за руль. И пока они ехали вдоль набережных, пустилась в рассуждения о сибари. Как ни странно, она, похоже, хорошо знала этого Матье Верана, однако не было никакой возможности понять, является ли она сама сторонницей таких практик.
Корсо иногда задавался вопросом о том, что в сексуальном плане заводит Барби. Зато он был твердо убежден, что больше всего на свете ей нравится проникать в темные зоны человеческой психики, рискуя порой задержаться там на некоторое время. Она считала себя кем-то вроде «репортера души».
– У этого твоего кадра есть профессия?
– Он финансист. Руководит страховым фондом азиатских инвесторов. Работает в Париже, Гонконге и Токио.
– А семья?
– Жена и двое детей, мне кажется. Но все это, разумеется, после искусства связывания, его единственной страсти. Он зарабатывает деньги, кормит семью, действует как любой другой банкир, но между этой реальностью и тем, от чего он по-настоящему тащится, существует невидимая стена.
– И где же ты с ним познакомилась?
– Когда я служила в бригаде по борьбе с сутенерством, нас однажды вызвали на несчастный случай. Сеанс сибари плохо закончился: какая-то тетка сорвалась с потолка и разбилась насмерть.
Ситуация насмешила Корсо – он едва сдержался, чтобы не расхохотаться. Хотя июльское солнце натыкалось на каменные стены, его свет был таким ласковым, приглушенным редкими облачками, что казалось, будто оно шепотом любезничает с городом. Весь квартал находился под его чарами.
– Он был мастером церемонии?
– Нет. Я консультировалась с ним как со специалистом, чтобы просечь, была ли в этом инциденте вина… того, кто связывал.
– А сама-то ты пробовала? – как бы невзначай бросил он.
Барби только хихикнула, еще крепче вцепившись своими тонюсенькими ручонками в казавшийся огромным по сравнению с ними руль.
Когда они проезжали мимо Гран-Пале в сторону Эйфелевой башни, наступила тишина: ни сирен, ни мигалок, только странная парочка в видавшем виды черном «фольксвагене-поло».