Земля: Начало
Шрифт:
Усевшись на краешек койки, поставил поднос на колени и пару секунд смотрел на этот скудный натюрморт, пытаясь поймать себя на правильной эмоции. Например, на радости. Или хотя бы на благодарности. Но это выходило плохо.
Долго размышлять над смыслом происходящего у меня не было ни сил, ни желания. Просто взялся за еду.
Чай оказался единственным, что не вызывало внутреннего протеста от моего желудка — горячий, терпкий, он будто вытягивал остатки сна из моего тела. Каша, как и думал, оказалась безвкусной, вязкая масса больше напоминала
Я почти прикончил завтрак, когда раздался стук в дверь. Глухой, короткий. Из-за чего внутри все рефлекторно сжалось.
— Проходите. — мой голос прозвучал гулко, отразившись от стен.
Дверь открылась почти сразу. На пороге стоял Марков. Не в своем привычном строгом костюме, сегодня он был одет легче: черная кожаная куртка, тёмно-синяя рубашка без галстука и классические джинсы. Чуть менее официальный, но всё такой же собранный. Как будто и сон, и усталость для него были мифами.
— Доброе утро, Александр. — сказал он нейтральным тоном, окидывая взглядом комнату. — Как вам спалось?
— Спасибо, нормально. — ответил я быстро. И, не теряя времени, задал вопрос, который действительно меня сейчас волновал. — Скажите, могу ли я увидеть Сергея?
Марков прикрыл за собой дверь и направился к стулу у стола. Сел, не дожидаясь приглашения, и поставил на колени свою поклажу.
— К сожалению, нет. — ответил он, открывая замок на дипломатe. Его движения были размеренными, как у хирурга перед операцией. — В соответствии с нашим соглашением, Сергей проходит интенсивное лечение. Сейчас он в медблоке. Доступ к нему ограничен только врачами и сопровождающими охранниками.
Его голос был холодным, без лишних интонаций. Просто констатация фактов. Права на обсуждения которых его собеседники не имели.
Я стиснул зубы. Было желание задать еще десяток вопросов, но вынужденно сдерживал себя в руках. Знал — всё бесполезно.
— Хорошо… — выдохнул я. — А можно хотя бы позвонить родителям? Они будут меня сегодня искать.
— Конечно. — вдруг легко согласился Марков, словно это было само собой разумеющееся. — Тем более сегодня у вас особенный день. Он усмехнулся уголком губ.
— Двадцать девять лет, как-никак. С днём рождения, Александр.
Я моргнул, не сразу сообразив, как реагировать на его поздравление.
— Спасибо… — выдавил я в ответ, ощущая странную пустоту внутри. Как-то по-детски я всё еще ждал от этого дня… чего-то большего, и совсем другую компанию.
Марков кивнул, продолжая рыться в дипломате. Бумаги шуршали в его руках, создавая странный фон, на котором мои мысли плавали, теряя опору.
Я взял кружку с остатками чая и сделал мелкий глоток. Жидкость остыла, но всё равно приятно обволакивала горло.
Марков между тем вытащил небольшой черный телефон и положил его на стол передо мной.
— Когда будете готовы, можете набрать. Только родителям, Александр. — он пристально посмотрел
Телефон в руке казался странно тяжелым. Словно я держал не просто устройство связи, а последний канал, связывающий меня с прошлой жизнью.
Разговор с родителями прошел на удивление спокойно. Они не удивились незнакомому номеру, я частенько звонил и с рабочих устройств, и через виртуальные сети.
Мама много спрашивала: о здоровье, о самочувствии, о том, хорошо ли я ем. Голос её дрожал от волнения, и был где-то на грани. Я слышал, как она сдерживает эмоции.
Отец был сдержан, как всегда. Сухой обмен новостями, про близнецов, про дела дома. В его тоне чувствовалась всё та же холодная обида за давний уход из института. Но под этой коркой сквозила забота, негромкая, упрямая, местами по-мужски грубая.
Я сказал им, что у меня всё хорошо. Пообещал выйти на связь снова, когда будет возможно. И то, что постараюсь в ближайшее время к ним заехать. Когда кладешь трубку в таких разговорах — внутри обрывается нечто важное.
Телефон я положил на стол медленно, осторожно, как будто боялся спугнуть оставшееся тепло, полученное в ходе общения с близкими. Что-то внутри просилось позвонить Рите, узнать как у неё дела, всё ли хорошо. Но холодный и трезвый расчет говорили: она не возьмет трубку. А мне не дадут ей позвонить.
Марков, всё это время молчаливо сидевший в кресле, лениво прокомментировал: — Быстро вы наговорились.
Я усмехнулся, чуть пожав плечами. — Да говорить-то особо не о чем. Вы же понимаете… — взгляд скользнул по стерильным стенам, будто ища за ними хоть намёк на прежний, нормальный мир. — Такое не рассказывают.
— Тут вы правы. — Марков поднялся, дипломат подхватил под руку. В его движениях не было ни спешки, ни усталости — только безукоризненная выверенность. Дойдя до двери, он на секунду обернулся. — Через пару часов за вами зайдут. Товарищ Лаврентий Павлович просил, чтобы вы были в максимально хорошей форме. Сегодня важный день.
Я молча кивнул. Дверь за ним закрылась с мягким щелчком. В комнате резко стало пусто и чуть тише, будто воздух сам принял решение замереть. Остатки завтрака сиротливо стояли на столике у кровати: недопитый чай, пара размокших крошек на тарелке и половина сырника, давно остывшего и утонувшего в собственной тоске.
Смахнув всё это на поднос, поставил его в сторону, после чего забрался на кровать с ногами и уставился в выбеленный потолок. Мысли бродили лениво и вязко, словно ржавые шестерёнки, цепляя друг друга и проворачиваясь с трудом. Они текли обо всём сразу и ни о чём в частности, как мутная вода в заиленной реке.
Тепло недавнего разговора с родителями всё ещё покалывало сердце, но уже начинало тускнеть, медленно растворяясь, как забытый сон. Я улыбнулся коротко, почти машинально.
Пожалуй, лучший подарок я уже получил — этот хрупкий голос мамы, прорвавшийся сквозь расстояния.