Земля незнаемая. Зори лютые
Шрифт:
Вот двор боярина-воеводы. Тын бревенчатый, ворота крепкие, тесовые. По-над тыном трава высокая, лопухи ушастые. За боярским подворьем торговая площадь с рядами и лавками. Рубленная из бревен церковь одношатровая. Кабацкая изба наполовину в землю влезла, дверь нараспашку. Рядом, под деревом, телега — оглоблями к небу. Кони выпряжены, тут же траву щиплют.
Дело к обеду. У Анисима живот подвело. Вчерашнего дня как выпросил у трех бродячих монахов корку хлеба, так с той поры в рот маковой росинки не перепало.
Недолго
В кабацкой избе пусто. Сидит один мужик, цыгановатый, кудри смоляные, борода подстриженная, а напротив него баба-кабатчица, мордастая, ядреная.
Глянул мужик на Анисима, пальцем поманил:
— Ходи сюда!
Не стал Анисим дожидаться второго приглашения, уселся на лавку рядом с мужиком. Тот кивнул бабе:
— Налей-ка щец и каши сыпни, да не скупись, вели полну миску. Я платить буду. Аль не видишь, изголодал малый.
И пока кабатчица ставила на стол глиняную миску с горячими щами, мужик выспрашивал у Анисима:
— Откель бредешь и как зовут?
Глазища у мужика черные, жгут Анисима насквозь.
— С-под Москвы я, а именем Аниська. А ты откуда родом?
— А меня, коли хошь, кличь Фролкой, боле тебе знать ничего не надобно.
И, ожегши Анисима глазищами, закончил прибауткой:
— Зовут зовуткой, летаю, молодец Аниська, соколом, не уткой. — И подморгнул. — Рано знать все хочешь.
Не стал Анисим в расспросы лезть. Не хочет сказывать — и не надо.
Дождался Фролка, пока Анисим насытится, из-за стола поднялся, волос поправил.
— Хошь, Аниська, со мной? Возьму.
Из Звенигорода ушли вдвоем. Новый товарищ у Анисима веселый; шапочка набекрень, рубаха с портами новые, на ногах сапоги, не лапти. Шагает себе Фролка бойко, насвистывает. Анисиму не скучно. В душе решил: не отстану от него. Куда Фролка, туда и его, Анисима, путь.
Удивляется Анисим, везде у Фролки знакомые выискивались, и в Звенигороде, и в деревнях, что по пути миновали. Гадает Анисим, какие слова Фролка сказывает мужикам, отведет одного, другого в сторону, пошепчется с ними и снова идет, насвистывает. Полюбопытствовал, а тот отрезал:
— Жуй, Анисим, пирог с грибами да держи язык за зубами.
Кто знает, куда бы привел Фролка Анисима, не случись дорогой лиха…
Беда нагрянула нежданно, от Звенигорода недалеко и отойти успели, верст двадцать. Размоталась у Анисима обора лаптя, присел на обочине, бечевку затянул, встал, притопнул и насторожился. В кустах вроде слабый стон раздался. Прислушался. Так и есть, стонет кто-то. Фролка с Анисимом ветки раздвинули, увидели, лежит человек. Анисим всмотрелся и обомлел, узнал.
— Фролка, так это же князя Курбского челядинец.
— Неужто?
— Мне ли не знать,
— Ладно, чего теперь гадать, берись, к дороге вынесем, перевяжем.
Вдвоем они подняли челядинца, вытащили из кустов. Фролка рубаху на раненом разорвал, припал ухом к груди и тут же поднял голову.
— Не дышит. Ножом били.
Из-за пазухи убитого вытащили пергаментный свиток.
— Гляди, никак грамота, — удивился Фролка и взглянул на Анисима. — Ты в письменах разбираешься? Жаль. Коли б умел, прочли, о чем тут написано.
По дороге зацокали копыта. Оглянулся Анисим — рядом дружинники. На Фролку глаза перевел, а того уже нет рядом, бежит к лесу, кричит на ходу Анисиму.
— Ти-кай!
Побежал Анисим следом, да разве от верхового уйдешь. Налетел дружинник, саблей грозит:
— Ну-тко, еще побежишь — срублю.
Подъехали остальные дружинники. Обомлел Анисим, поперек седла у одного лежит окровавленный Фролка. Дружинники меж собой переговариваются:
— Коли б еще маленько, и укрылся в лесу. Ан стрела догнала.
— Помер?
— Дышит.
— К боярину-воеводе доставим. Не иначе тати. И человека сгубили.
Старший дозора слез с коня, поднял грамоту, произнес:
— А тати не все. Третий, вишь, коня у убитого взял. Видать, ускакал, нас завидев.
И долго вертел в руках пергаментный свиток, разглядывал печать на тесемке. Наконец промолвил:
— Важное письмо вез гонец, по печати смекаю. Ко всему и тайное, ибо одному доверено.
Вскочив в седло, старший дозора прикрикнул:
— Гайда! — и хлестнул коня.
Для сыска и дознания Фролку и Анисима из Звенигорода привезли в Москву, кинули в темницу, что под каменными стенами Кремля.
В темнице мрак, сыро и холодно. Анисим рубаху скинул, укрыл Фролку. Сам в одних портках присел рядышком.
— Не надобно, — рассмеялся тот. — Скоро нам с тобой жарко будет. Аль запамятовал, в пыточную поволокут.
У Анисима от этих слов озноб по телу. Съежился.
За дверью глухо стучат сапоги караульного. На кремлевских стенах, слышно, перекликаются дозорные.
— Ночь, — сказал Фролка. Помолчал, снова заговорил: — Ты прости меня, Анисим, не открылся я тебе сразу. Может, и не увязался б ты тогда за мной, коли знал, кто я… В мальстве мать меня и впрямь называла Фролкой. А вот как вырос да в вольную жизнь подался, народ меня прозвал Соловейкой. Бояре по-иному кличут: татем, разбойником… может, для них я и впрямь тать, а простому люду обид не чинил и все, что у бояр добывал, меж смердами поровну делил. — Фролка смолк, потом рассмеялся: — То-то всполошились бы княжьи холопы, коли б признали, кто я…