Земля незнаемая
Шрифт:
– Осударь!
– Версень негодующе посмотрел на Плещеева.
Василий нахмурился, оборвал:
– Не хочу слушать тя, Ивашка. И вас такоже.
– Он перевёл взор на Лизуту и Плещеева.
– Надоело! Уходите да мои слова уразумейте.
Воротившись домой, Версень велел истопить баню. Пока дворовые бабы топили печь да скребли добела
«Вишь, каков разбойник? Что ни слово, то ложь. Каку хулу вознёс!»
Версень сплюнул от злости на пол, пробормотал:
– Право слово, видать, слухи те верные, что дед Михайлы и отец его татей содержали и сами грабежом промышляли…
Пришла Аграфена, отвлекла от забот.
Версень вдруг как-то по-новому посмотрел на дочь и только теперь впервой обратил внимание, что она выросла, раздобрела, скоро заневестится. И от мысли о замужестве дочери и от предстоящей разлуки с ней защемило сердце. Обнял Аграфену, спросил:
– А что, Аграфенушка, не присмотрела ль ещё себе суженого?
Белые, словно молоко, щёки Аграфены заалели. Перекинув косу с плеча на плечо, встряхнула головой:
– А по мне, батюшка, и с тобой хорошо. Аль я тебе опостылела?
– Что ты!
– затряс Версень обеими руками.
– По мне, всю жизнь со мной живи, ежели я тобе не надоем.
В горницу заглянула ключница. Боярин недовольно оглянулся:
– Чего надобно, Матрёна?
– Егда ужинать станешь?
– Погоди, - отмахнулся Версень, - дай попарюсь, тогда отснедаю.
Ключница дверь прикрыла, а боярин дочери пожаловался:
– Плещеев меня перед осударем оболгать хотел, да Василий ему веры не дал.
– Во, батюшка, - проговорила Аграфена, - а вы всё великим князем недовольство кажете.
Версень нахмурился.
– Не ведаю сам, что с ним стряслось. Васька таких доносчиков, как Плещеев да Лизута, привечает. Ко всему, они ему супротив слова не молвят.
– И изменил разговор: - Пойду-ко я, Аграфенушка, в баньку. Скажи Матрёне, пусть мне рубаху чистую и порты принесёт…
Банька в другой стороне двора, в земле по самую крышу. Версень, шуба внакидку, по тропинке шёл медленно, вдыхал ядрёный воздух, по двору глазами рыскал, высматривал непорядок. Придрался к девке, таскавшей воду из колодца:
– Заленилась аль нет силы, по полбадейки носишь? Вишь, зад разъела, что у телушки.
Девка покраснела, а Версень ей своё:
– Поставь бадью, придёшь спину мне парить…
В баньке жарко и пар клубами, дыхание перехватывает. Разделся боярин, на полок взобрался, разлёгся. Парился долго, стегался берёзовым веничком сначала сам, потом била девка.
Кряхтел и стонал Версень от удовольствия, а когда ещё поясницу ему девка размяла, совсем помолодел телом, даже одеваясь, ущипнул её, подморгнул:
– Эк, не ухватишь!
У девки снова щёки в маков цвет, а боярину
– Поди постель мне изготовь!
Немец, обер-мастер, маленький, въедливый, везде нос суёт и всё по-своему лопочет, ругается. По-русски слова правильно не вымолвит.
– Обер что заноза, - часто повторял Игнаша.
С утра Иоахим начинал обход Пушкарного двора с барачной избы. Прикрыв нос широким рукавом кафтана, заглядывал по нарам, бранился:
– Марш, марш на работу!
И, грозя палкой, отправлялся к плавильным печам, шумел на мастеровых. Больше всего доставалось Ангину. Иоахим кричал:
– О, русский майстер, нихт работай. Ай, ай, нада боярин говорит, немножко бить Антипку.
Антип оборачивался к немцу, отвечал сердито:
– Катился б ты, Юхимка, отсель, сами ведаем, что делать. Глядишь, ненароком задену, - и поднимал над головой длинный железный крюк.
Обер-мастер испуганно пятился, уходил к формовщикам.
С Богданом немец не ругался. Он побаивался этого русского мастера. Вон какой здоровый и суровый. А Богдан трудился, словно не замечая обер-мастера.
Игнаша с Сергуней покосятся на немца, перемигнутся.
– Вишь, какой тихий.
Когда Богдана не было с формовщиками, Иоахим бранился:
– Фуй, русский майстер мало работай. Шнеллер, шнеллер.
Появлялся Богдан, и немец враз стихал. Обер-мастер свои секреты пушкарного дела русским мастерам не хотел показывать. Как-то Антип, готовясь варить бронзу, спросил у немца:
– А ты вот скажи, мил человек, в каких плепорциях бронзу варить, что с чем смешивать?
– и усмехнулся в бороду.
Мастера работать перестали, головы к немцу повернули, ответа ждут. Иоахим понял, смеётся над ним русский мастер. Рассердился, затряс палкой.
– Но, но!
– поднял Антип кулак - Ты того, коли не знаешь аль ответствовать не желаешь, так не вертись тут. А драться я тоже умею. Во! Это будет похлеще, чем в твоих землях.
Обер-мастер выругался по-своему, отошёл.
– Ох, Антипка, - заговорили мастера.
– Плачет твоя спина.
– Она у меня дублёная, - отмахнулся Антип и нагнулся к печи.
Немец боярину Тверде не нажаловался, но пуще прежнего затаил зло на Антипа.
Полгода жизни в казаках не прошли для Анисима бесследно. Научился и на коне скакать, и в травах ужом ползать, и стрелу пускать без промаха.
Тогда, в первый день привёл казак его к Фомке. Услышал атаман печальную весть о смерти Фролки, пригорюнился.