Земля незнаемая
Шрифт:
– Сей первый кубок мы пьём за брата старшего, базилевса Василия. Пусть недруги наши помнят, что император ромеев в родстве с нами.
Всё выпили, и снова трапезная наполнилась шумом. Отроки метались между рядами столов с большими подносами, уставленными снедью, держа над головой кувшины, наполненные вином и мёдом.
Аверкий сказал вполголоса Роману:
– А дары-то князю малые привёз.
Тот согласно кивнул, поддакнул:
– Скупец.
В трапезной висела густая пелена пара, резко пахло жареным мясом и восточными
Опорожнив второй кубок, Клавдий наклонился к Мстиславу, проронил как бы невзначай:
– Херсонесские гости, что торг ведут с Тмутороканью, сказывают, что ты, князь, велишь брать с них пошлину.
Мстислав насторожился. Клавдий, будто не замечая, продолжал:
– И ещё без гривен прокорма не велишь давать.
– Речь твоя непонятна мне, катапан, - прервал его Мстислав.
– Иль есть меж нами грамота, чтоб торг вели мы без мыта?
Клавдий мелко засмеялся, потом, протерев глаза, сказал:
– Не о грамоте сказываю, а просьбу передаю тебе от гостей херсонесских.
Мстислав ответил с усмешкой:
– А ты, катапан, дозволишь нашим гостям без мыта торг вести в Херсонесе и будешь ли месячные давать русским купцам?
Клавдий не растерялся, сказал, будто сокрушаясь:
– Не моя вина в том, а базилевса.
– Ну коли так, о чём же речь. Даст базилевс грамоту гостям, то мы с его торговых людей мыта брать не станем и месячное на прожитье выдавать почнём.
На лицо катапана набежала тень неудовольствия и тут же исчезла. Клавдий снова кротко улыбнулся. За гомоном бояре не поняли, о чём переговаривались князь с херсонесским катапаном. Только Димитрий, сидевший По левую руку от Мстислава, слышал всё. Молча, поманив пальцем отрока, шепнул ему:
– Налей греку вина наихмелее, да не мешкай. А выпьет, ещё подбавь.
Исполнявшись, Димитрий постучал кубком о стол:
– Изопьём, бояре, до дна за здравие гостя, катапана корсунского.
Мстислав разгадал хитрость тиуна, спрятал улыбку в бороде. Подумал: «Умён боярин Димитрий».
Клавдий в душе ликовал, стрела, пущенная им, попала в цель. Этим разговором ему удалось отвести мысли Мстислава и бояр от истинной цели приезда. А прибыл он в Тмуторокань по повелению препозита Михаила. Писал тот Клавдию, что базилевс Василий желает знать, не собирается ли князь Мстислав, поразив хазар, обратить оружие против Византии. От Корчева до Херсона через Сурож рукой подать.
Оттрапезовав, Мстислав вышел во двор. Над Тмутороканью сгущались сумерки. Дальние белёсые облака окрасились в багряный цвет. По верхушкам деревьев, по крышам теремов солнце разбрасывало последние лучи. Тихо, спокойно в крепости, и только снизу, от пристани, доносились разноязыкие выкрики чужеземных моряков.
У боковых хором, где жила меньшая дружина, под открытым небом накрывали столы. Из поварни в тяжёлых жбанах выносили еду, разливали по глиняным мискам. Стряпухи готовились кормить отроков.
– Проводи-ка меня к деду.
Они пересекли двор, низко кланяясь дверям, чтобы не Стукнуться о притолоку, вошли в камору Путяты. Увидев князя, старик обрадовался, попытался подняться. Мстислав положил ему на плечо руку, присел на край ложа:
– Что за недуг свалил тя, Путята?
Старый десятник вздохнул, медленно заговорил:
– Многие лета прожил я, князь Мстислав, и тело моё во шрамах. Видно, настал час уйти на покой, дать отдых костям немощным.
– Путята передохнул, снова заговорил: - Нынче же прошу, князь, отпусти меня в Киев. Хочу умереть на родной земле, где могила отца моего.
Мстислав замахал рукой:
– Рано, дед, о смерти речь ведёшь.
Нет, - покачал головой Путята, - чую её.
– Пройдёт твоя хворь, - упрямо возразил Мстислав.
– Однако ежели ты в Киев надумал воротиться, не держу. По своей воле пришёл ты в Тмуторокань, по своей и уходишь. Но не пущу, пока не пойдёт гостевой караван со стражей. С ними отправишься.
– Князь Мстислав, - подал голос молчавший до этого Василько, - дозволь и мне со стариком. Привык я к нему.
Мстислав поднялся, нахмурился:
– Ну, коли и ты, Василько, надумал, та и те такой же ответ, что и деду Путяте.
– Не сказав больше ни слова, он покинул камору.
К ночи жара спала и с моря потянул свежий ветер. Расстегнув рубаху, Мстислав подставил ему грудь. Злость и обида на Василька прошла незаметно, оставалось ещё сожаление, что не будет с ним верного гридина да старого Путяты. И он, и Василько были частью его родной киевской земли. Оттуда они пришли с ним, Мстиславом, туда и уходят. Но уходят без него…
– О чём, князь, печалишься?
– раздался за спиной вкрадчивый голос.
Мстислав круто повернулся. В сумерках узнал Обадия. Ничего не ответил ему, но хазарский купец сам заговорил:
– Князь, прости меня за дерзкие слова, но как смею я скрывать то, что видят мои глаза.
– Какую ещё паутину плетёшь ты ныне, Обадий?
– Не гневись, князь, а приглядись к воеводе. Отчего мужа зрелого одолевает грусть-тоска?
– Ты на что намёки даёшь, купец?
– Мстислав цепко ухватил Обадия за плечи.
– Говори, не таи!
Хазарин струсил, но князь подтащил его к себе, приблизился лицом к лицу:
– Ну?
– Воевода-то по княгине страдает, вижу я…
– Врёшь, пёс!
– Мстислав гневно оттолкнул купца, бросился к хоромам Усмошвеца, и не услышал он, как Обадий злорадно хихикнул ему вслед…
Ян готовился ко сну, когда Мстислав, толкнув ногой дверь, с шумом ворвался в опочивальню. Качнулся желтоватый язычок плошки. Князь заговорил глухо:
– Верный ли тот слух, воевода?
– Ты о чём речь ведёшь, князь?
– Усмошвец недомённо встал.