Земля обетованная
Шрифт:
— От невесты! — воскликнула Кама.
— Нет, всего лишь от Морица из Гамбурга. Хороша невеста! Если Кама будет паинькой, я сосватаю ее за Морица.
— Он еврей, не хочу, не хочу! — затопала ногами Кама.
— Ну, тогда за Баума.
Но Камы уже не было в комнате. Боровецкий начал прощаться.
— Вас-то гудки, кажется, не зовут.
— Все равно сегодня я должен спешить больше, чем всегда.
— Да, конечно, у вас никогда нет времени побыть с нами, уже три недели вы у нас не бывали вечером! — В голосе пани Стефании звучал легкий упрек.
— Пани Стефания, я не смею поверить, что мое отсутствие было замечено,
— Как знать! — прошептала она, подавая ему на прощанье руку, которую он крепко поцеловал и вышел из столовой.
В передней ему преградила дорогу Кама.
— Пан Кароль, у меня к вам большая просьба, очень-очень большая…
— Слушаю и заранее обещаю все исполнить. Пусть дитятко попросит.
Кама не смотрела на него — короткие завитки черных волос закрывали весь ее лоб, и она их не откидывала; опершись спиною о дверь, сжав кулачки, она долго собиралась с духом.
— Пожалуйста, не браните Горна, помогите ему. Он этого заслуживает, он такой добрый, такой благородный, и ему в Лодзи так плохо, никто его не любит, все над ним смеются, а мне это неприятно, мне очень больно, я бы так хотела, чтобы… Иисусе, Мария, я не хочу, чтобы так было! — воскликнула она, разражаясь рыданьями, и убежала в столовую, потеряв одну туфельку.
«Дитятко влюбилось», — подумал Кароль, минуту постоял, затем поднял туфлю и пошел с ней в столовую, отворил дверь и, удивленный, остановился.
Кама в одних чулках гонялась за бегавшей вокруг стола маленькой болонкой, которая держала в зубах другую туфлю.
Девушка хохотала до слез, стараясь поймать воришку, но умница собачка ухитрялась в последний миг вывернуться и убежать, а когда погоня прекращалась, клала туфельку на пол и с озорным видом выжидала.
— Пиколо, отдай туфельку Каме, слушайся Каму, Пиколо! — приказывала Кама, потихоньку придвигаясь, но собачка разгадывала хитрость, хватала туфельку в зубы и опять убегала.
— Зато я отдам Каме потерю, хотя вполне мог бы ее присвоить.
— Ой, тетя! — в испуге закричала она, приседая, чтобы спрятать ноги.
Кароль поставил туфельку на пол и, от души развеселившись, вышел на улицу. Он спешил в контору Морица, чтобы осмотреть склады, где предстояло выгрузить хлопок. На обратном пути встретил Козловского, того самого любителя варшавской оперетты, с которым познакомился у Муррея.
— Бонжур, пан инженер! — приветствовал его Козловский, протягивая руку в щегольской красной перчатке.
— Морген!
— Я немного пройду с вами. — И варшавянин слегка сдвинул набалдашником трости цилиндр со лба.
— Извольте, и мне будет веселее. Как дела?
— Разумеется, превосходно. У меня есть великолепная идея, вот только ищу деньги. О, бабенка что яблочко! — воскликнул он, обернувшись вслед какой-то женщине, и самодовольно надвинул набалдашником трости цилиндр на лоб.
— Так вы по этой части собираетесь трудиться?
— Э, нет, с этим в Лодзи плоховато. Вчера я впервые встретил здесь красивую женщину, да она, известное дело, наверняка не здешняя.
— В Лодзи тоже есть красивые женщины.
Слово чести, я бы этого не сказал. А ведь я все время начеку, все время ищу, потому как, известное дело, без женщин, причем красивых женщин, я себе жизни не представляю.
— Ну, а та, вчерашняя? — подзуживал его Кароль, которого этот тип начал
— Так вот, слушайте. Иду я, знаете, по Пиотрковской, возвращаюсь из «Гранда». Гляжу, прямо мне навстречу идет дама. Костюм — шикарный, бюст — прелесть, фигура — что надо, волосы — смоль, глаза — темный сапфир, бедра — роскошь, рост — в самый раз. Ничего не скажешь, не женщина — погибель! А уж губки, доложу вам, пан инженер, как два пухленьких пончика.
— Видно, вы еще не обедали? — перебил его Кароль.
— Почему вы спрашиваете? — удивленно глянул на него Козловский, сдвигая цилиндр назад.
— Потому что вам пришло на ум такое кулинарное сравнение.
— О, да вы веселый спутник! — воскликнул варшавянин и фамильярно хлопнул его по животу. — Я, известное дело, кругом марш — и за ней. Она куда-то спешит, а я следом. За Новым Рынком, там, пониже, на тротуаре грязь, так моя красотка зонтик под мышку, обеими ручками приподняла платье и — вперед! У-у, вот было удовольствие, ножки прямо божественные, я был готов и ботиночки целовать. Осмотрел ее со всех сторон, а она все прикидывается, будто меня не видит. Тут я ее обгоняю и останавливаюсь перед какой-то витриной, а когда она подошла, посмотрел ей прямо в глаза. Она улыбнулась, да так мило, что меня, словно из печки, жаром обдало, прямо обожгла своими глазами. Идем дальше, она впереди, я за нею по пятам. Кто же она такая? Слишком уж явно не обращает на меня внимания, в этом есть что-то подозрительное. А у меня, знаете, своя метода, по которой я оцениваю женщин, вот и начал я разглядывать ее в упор. На первый взгляд, дама из высшего света, но я приметил, что причесана небрежно — это первый минус; шляпа была уж точно парижская это плюс; костюм дорогой, шерсть высшего сорта, сшит превосходно и вполне по сезону — это второй плюс; но смотрю повнимательней и вижу, что чулки обычные фильдекосовые, это меня смутило, у такой дамы должен быть шелк — второй минус!
— Вы служили в галантерейном магазине? — иронически спросил Кароль.
— Нет, но я в этих вещах знаю толк, изучал их методически, я, знаете ли, по манере одеваться, по деталям гардероба угадываю, кто? — откуда? — сколько?
— И кто же была та красавица?
Кароль не проговорился, что по описанию узнал пани Цукер.
— В том-то и штука, что не знаю, впервые моя метода меня подвела. Судя по шляпе и по лицу, то была светская дама, миллионерша; платье богачки, которая в карете ездит; опять же фильдекосовые чулки — не поймешь, то ли учительница, то ли жена чиновника или какого-нибудь купчишки; нижняя юбка — я и ее увидел — из желтого недорогого атласа еще сошла бы, но отделка-то была из простеньких бумажных кружев. Понимаете, пан директор, бумажных! — подчеркнул он почти угрожающе.
— Что же это означает?
— Что дешевка, друг мой, панельная красавица, а в лучшем случае принарядившаяся мещанка. Это меня добило. Я потерял к ней всякий интерес. Глянул на нее в последний раз, она, видимо, была оскорблена, потому что опустила подол прямо в грязь и перешла на другую сторону улицы.
— И вы опять пошли за ней?
— Нет, дружище, явно не стоило. Если я и ошибся в первой своей оценке, одного того, что она опустила подол и пошла, подметая им грязь, было достаточно, чтобы я убедился — обычная лодзинская шлюха. Да ни одна варшавская швея так не поступит: во-первых, у них красивые ножки и они любят их показывать, а потом — пачкать платье… Фи!