Земля обетованная
Шрифт:
– А я-то считал себя трудным писателем! – с легкой горечью говорил Кристиан.
– Можно быть трудным писателем, но нельзя им оставаться вечно, – утешал его Монтель. – Посмотрите, что творится у нас, музыкантов. Нынешние дети с колыбели понимают Дебюсси, а их отцы привыкали к нему годами.
Клер сыграла тайную, но огромную роль в новых успехах своего мужа. Она не только подсказала ему идею сделать из «Мерлина» лирическую драму, но еще и организовывала и подпитывала его нарождавшуюся славу. Она приучила к регулярному труду литератора, который по натуре был малотрудолюбив. До их свадьбы Кристиан, предоставленный самому себе, вставал на заре, с удивительным тщанием варил себе черный кофе, два-три часа работал за письменным столом, а в остальное время бродил где придется
Принесла ли она ему счастье? Трудно судить. Известность и богатство не доставляли Кристиану Менетрие никакого удовольствия. Вкусы у него были простые, и он терпеть не мог около себя слуг.
– Я хочу быть уверенным, что никто не войдет в комнату, где я работаю, – говорил он Клер, – вот для меня самая большая роскошь.
Он безмерно радовался, выпуская из-под пера своих персонажей, а Клер умело поддерживала пылавший в нем огонь вдохновения. Она всегда была готова не только терпеливо, но и с нескрываемым удовольствием подолгу обсуждать с ним развитие действия в той или иной сцене, выразительность той или иной реплики, выбор нужного слова. Может быть, именно оттого, что в ней самой погиб писатель, она стала для Кристиана неоценимой помощницей в его исканиях, и, без сомнения, только поэтому он терпел ее домашнюю, довольно тягостную тиранию.
Однако сама Клер по-прежнему относилась к большинству людей надменно и бессердечно. Она гораздо полнее, чем он, насладилась плодами его успеха. Наконец-то ее жажда славы, зародившаяся еще в детстве, была удовлетворена. Имя Менетрие, его творчество стали теперь известными и почитаемыми не только во Франции, но и во всем мире. Ненасытная гордыня Клер находила в этом некоторое утоление. Но чем была ее сердечная жизнь? Что представляла собой пара Кристиан – Клер как частица человеческого общества, как двое любящих супругов? Эдме Ларивьер, которая провела несколько дней в Лимузене у мадам де Савиньяк, попыталась ответить на этот вопрос своей хозяйки.
– Со светской точки зрения, – сказала она, – это несомненный триумф. Кристиан был писателем – любимцем элиты; Клер направила его туда, где он, ничем не пожертвовав, обрел самую широкую аудиторию. Разумеется, ему завидуют собратья по перу. Поль Суде пишет о Кристиане, что «его следует есть под соусом из мифов», – согласитесь, это довольно странно. Сегодня в парижских литературных кругах модно говорить, что «Клер популяризирует Менетрие». Будем справедливы, это вовсе не так. Она уводит его от метафизических и политических тем, приучает интересоваться больше чувствами, нежели идеями, нацеливает на сюжеты, доступные пониманию читателей, а особенно читательниц. Разве это плохо? Не думаю. В конце концов, Толстой и Бальзак – нетрудные авторы, но это не мешает им быть великими писателями, совсем напротив. Недруги Кристиана утверждают, что его творчество стало чересчур женственным. Но в любом произведении необходима толика «женственности», если оно претендует на описание человечества. И те, кто это отрицает, упускают из виду половину проблемы. Только не думайте, будто я потворствую Клер! Могу вам признаться, что она давно уже раздражает и разочаровывает меня.
– Неужели?! Вы ведь так любили ее! – воскликнула мадам де Савиньяк.
– Да, она очень нравилась мне, когда была молодой девушкой. В те времена она отличалась душевным благородством и любовью к прекрасному, что меня очень трогало. Но ее первый брак меня удивил и даже слегка шокировал. Тогда я еще не была знакома с Ларраком и сурово осуждала его. Однако с тех пор я близко узнала его и могу сказать, что он, на свой лад и несмотря на свои недостатки, вполне достойный человек. Клер этого не поняла – или не захотела понять. И в результате упустила один из самых блестящих шансов, какие выпадали
– Да, ее мать говорила мне то же самое. Но как вы объясняете это поведение? Вы ведь сами утверждали, что Клер очень умна.
– Это довольно загадочная история. Я готова поверить – судя по вопросам, которые задавала мне Клер, а также по признаниям любовницы Ларрака, мадам Верье, – что это драма сексуального характера. И драма, которая не окончена, ибо она повторяется в браке с Менетрие.
Мадам де Савиньяк воздела руки к небу:
– Ах, до чего же сложно устроены современные молодые женщины! Я-то думала, что этот второй брак заключен по любви!
– И вы были правы. Вначале это была безумная страсть и с той, и с другой стороны. Но я бы ничуть не удивилась (учтите, это не более чем гипотеза)… ну, в общем, для меня не стало бы неожиданностью, если бы я узнала, что в основе этой взаимной любви было недоразумение. Вполне возможно (я повторяю: возможно, а не бесспорно), что Клер вышла замуж за поэта, а Кристиан женился на женщине. Вы понимаете, что я хочу сказать?
– Нет, – робко промолвила мадам де Савиньяк.
– Ну, слушайте! У меня такое впечатление, что Клер всю свою жизнь лелеет представление о любви, которое создала из своего чтения, из своих грез, но которое категорически не совпадает с обычной земной любовью. Тогда как Кристиан, которого я хорошо изучила, обычный чувственный мужчина, настолько же приземленный в своей личной жизни, насколько возвышенным он был в своих первых стихах. До женитьбы на Клер он держал при себе множество поклонниц, среди которых, наряду с порядочными женщинами вроде меня, были записные грешницы, и вовсю наслаждался их обществом. Отсюда и этот болезненный разрыв между тем, чего Клер ожидала, и тем, что получила.
Мадам де Савиньяк залилась стыдливым румянцем:
– О, все молодые девушки мечтают до свадьбы, но потом… потом приходится…
– Вот именно. Ошибка или, если угодно, беда Клер в том, что она не желает отказываться от волшебных грез своей юности. В ней угадывается сопротивление, род тормоза, и сама она словно заключена в непроницаемую броню. Во всяком случае, совершенно ясно, что она и в новом браке не нашла удовлетворения. Я в этом абсолютно уверена, вижу это по множеству признаков, которые не могут обмануть женский взгляд: во-первых, неестественное возбуждение, желание постоянно быть на виду, блистать, очаровывать, несовместимое с ленивым счастьем женщины, наслаждающейся вдали от публики своими супружескими радостями; затем – болезненное озлобление, горечь и зависть к счастью других, совершенно не свойственные женщине, довольной своей судьбой. Я уже говорила вам, что характер Клер до ее замужества поразил меня истинным благородством. Так почему же теперь она с таким удовольствием выслушивает сплетни, порочащие ее подруг? Почему объясняет наши поступки самыми коварными, самыми низкими мотивами? Почему выказывает по поводу мужчин и жизни прозорливый, но убийственный пессимизм?
– В самом деле, почему же? – наивно спросила Анна де Савиньяк.
– Да потому, что она несчастна, – ответила Эдме. – И пытается убедить себя, чтобы оправдать собственные скрытые неудачи, что все жизни, в особенности жизни влюбленных, обречены на провал. Я уже наблюдала эту черту в других женщинах.
– Значит, вы больше не любите Клер?
– О, я бы не сказала… Я и сейчас готова ее любить, я отнюдь не злопамятна. Хотя могла бы во многом ее упрекнуть. Когда я вторично вышла замуж, то призналась Клер, которую считала самой близкой своей подругой, как я счастлива. К моему великому удивлению, она приняла мои слова с огорчением, почти с гневом. И заявила, что если бы я «обожала» своего первого мужа, как «утверждала когда-то», то не могла бы так скоро влюбиться в другого мужчину. Вот одно из надуманных убеждений, которыми она буквально напичкана. Я на нее не сержусь, хотя она говорила обо мне много плохого Кристиану и даже Франсуа. Нет, я просто жалею ее. Но конечно, мне уже не так приятно видеться с ней; я бы стала и вовсе избегать наших встреч, если бы не мои дружеские чувства к Кристиану. Я считаю, что разумная супружеская пара должна окружать себя только счастливыми и дружными семьями. Раздоры и пессимизм заразны. Скажите, вы когда-нибудь встречаетесь с госпожой Форжо?