Земля обетованная
Шрифт:
Кристиан давно уже обещал позировать Ванде Неджанин: в этом году она взялась за портреты нескольких литераторов и художников для выставки, которую собиралась устроить в галерее Зака. Он восхищался рисунками молодой русской художницы. «Вы – Энгр со взглядом Эль Греко!» – сказал он ей однажды, и действительно, штрихи и тени на набросках Ванды отличались безукоризненной тщательностью и грациозной мягкостью линий Энгра, но фигуры были слегка деформированы, в манере Эль Греко. «Сознательный ли это метод, – спрашивал себя Кристиан, – или она на самом деле так видит?» Эта женщина интересовала его тем, что была энергичной,
– Вы еще не раздумали сделать мой портрет?
– Конечно не раздумала. А почему вы спрашиваете?
– Потому что сейчас мне нетрудно найти для этого время. Сколько сеансов вам потребуется?
– Три, от силы четыре.
– Если хотите, можно начать завтра, ближе к концу дня. Я могу прийти в пять часов.
– Прекрасно, буду очень рада. Я уж и не надеялась вас заполучить.
Она жила в конце улицы Ренн, рядом с вокзалом Монпарнас; ее небольшая мастерская пряталась в глубине двора. Дом был ужасный, но, когда Кристиан вошел в мастерскую, его охватило чувство приятного покоя. Уличный шум сюда не доходил. Обстановка была более чем скромной, на стенах с известковой побелкой – рисунки Кокто и Пикассо. Ярко-голубой диван служил, видимо, и кроватью. Проигрыватель. Низенький столик. На полу по-восточному разбросаны кожаные подушки. Несколько начатых картин на мольбертах. На полу, вдоль стен, другие картины, повернутые к зрителю обратной стороной.
– А вы хорошо позируете? – спросила Ванда, готовя карандаши для набросков.
– Конечно, раз в это время я смогу любоваться вами.
– О, как вы учтивы!
На Ванду и впрямь было приятно смотреть. Для работы она надела коричневые бархатные шаровары и блузу в крупную желто-коричневую клетку, с широким вырезом. Короткая стрижка, точеная, но крепкая шея, вызывающе упругая грудь.
– Как вы хотите позировать? Сидя на диване? Если угодно, можете читать, курить.
– Нет, лучше я буду разговаривать с вами.
На самом деле Кристиан говорил один. Ванда погрузилась в работу, отступая иногда назад, чтобы оценить свой рисунок, разглядывая его в зеркале, щуря глаза и высовывая от старания кончик языка. По прошествии часа она положила карандаши на мольберт и объявила:
– Перерыв пять минут, я жутко устала.
– Можно посмотреть?
Кристиан встал и, подойдя к Ванде, начал рассматривать рисунок. При этом он фамильярно обнял Ванду за плечи, и она без всякого стеснения прижалась к нему. Эскиз удивил Кристиана.
– Неужели вы видите меня таким? Я похож на злого священника. Но сам рисунок хорош.
– А вы и есть злой священник! – сказала она. – Надеюсь, вы хотя бы добрый муж?
Последнюю часть сеанса они говорили о Клер.
– Ее очень не любят в обществе, – сказала Ванда, – а вот я всегда ее защищаю. Женщине такой потрясающей красоты жить нелегко. Великая красота, как и великое богатство, чревато многими опасностями. Она дает ее обладательнице такую власть, что порождает в ней некое капризное безумие.
– Я не думаю, что моя жена безумна или капризна.
Внезапно Кристиану захотелось пропеть восторженный панегирик Клер, но он тут же вспомнил о письме и помрачнел.
– Сегодня у меня тяжело на душе, –
– О, как это мило, – ответила Ванда, – я представляла вас совсем другим. А вы такой простой. Например, никогда бы не подумала, что вы можете так сказать: «У меня тяжело на душе».
– Почему же?
– Не знаю… Но мне и в голову не приходило такое… Эти слова не из лексикона ваших драм. Я буду очень рада провести с вами вечер, но только ужинать нам придется здесь: у меня много продуктов, которые могут испортиться из-за жары. Я все приготовлю сама. Вас устроит бифштекс с кровью, жареный картофель и камамбер?
– И еще как! – с жаром ответил он.
– Ну и прекрасно! Вы все это получите, а вдобавок я налью вам красного винца.
– Мне очень нравятся такие ужины рабочих, – сказал Кристиан.
– А мы и есть рабочие! – ответила Ванда. – Домашние ремесленники.
Он прошел за ней в крохотную кухоньку и стал с удовольствием наблюдать, как она готовит. В ней, как и в Фанни, ощущалась чувственная сила. Сейчас, с куском кровавого мяса в руках, она выглядела довольной, как пантера или львица, которая только что разорвала барана и облизывает крепкие клыки.
– Ну-ну, лапы прочь! – прикрикнула она на Кристиана. – Кухарку обнимать запрещено!
И все же он обнял и поцеловал ее, вдыхая здоровый запах ее плоти и жареного мяса. Она со смехом покорилась. Потом они весело поужинали, сидя на кожаных подушках.
– Погодите-ка, – сказала Ванда, – я вас угощу и музыкой. У меня есть пластинки с Мусоргским; замечательная вещь, хоть и малоизвестная.
– Ладно, – ответил он, – но, если вы хотите, чтобы я слушал молча, сядьте рядом со мной.
Она присела у ног Кристиана, облокотившись на его колени. Он стал поглаживать ее сильную шею, потом, опустив руку в вырез клетчатой блузы, начал ласкать грудь, видную ему сверху.
– Ах, как мне хорошо у вас! – вздохнул он. – Вы и представить себе не можете, что значит для меня эта языческая интерлюдия вне времени.
– Только не обольщайтесь, – ответила Ванда. – Мне тоже очень приятно быть с вами, но в моей жизни есть мужчина, которого я люблю; он мне дороже всего на свете. Вы его знаете – это пианист Розенкранц.
Кристиан время от времени встречал в обществе Розенкранца, романтичного музыканта и большого волокиту.
– Да, он очень талантливый пианист. Но только… его лучше слушать, чем любить.
– Я знаю, – ответила Ванда, тряхнув короткими волосами. – Прекрасно знаю. Он меня с ума сводит. Но ничего не могу сделать… я люблю его. Безумно люблю. Это очень тяжело.
– Вы часто с ним видитесь?
– Так часто, как только могу. Или, вернее, как он может. Он ведь почти все время гастролирует. И мне известно, что в поездках у него бывает множество любовных приключений. Большего изменника на свете нет!
– Но тогда почему?..
– А потому… Потому что он заставляет меня страдать – и жить. Потому что с ним мне никогда не бывает скучно. Потому что он великий музыкант. Но сколько в нем жестокости! И как безжалостно он обращается со мной – просто так, из чистого удовольствия. И все же он меня любит – тоже любит, когда находит для этого время.