Земля Сахария
Шрифт:
— Вы знаете… знаете… что случилось с Папашей?
С Папашей сыграли шутку. Старик спит возле Дарио, их гамаки висят рядом, и у них общая тумбочка для одежды и сапог, которые за ночь отсыревают, становятся холодными. Когда Дарио и Папаша ложатся, столб, на котором висят их гамаки, пронзительно скрипит, кажется, будто гамаки сейчас сорвутся и упадут. Стоит Папаше или Дарио повернуться, как соседи просыпаются и поднимают крик. Ну а уж если тебе надо встать на рассвете, то приходится открывать тумбочку, ощупью натягивать холодные сырые сапоги, выходить из барака и брести в отхожее место, где зловоние, пауки, скорпионы,
Поэтому Папаша раздобыл большую жестяную банку из-под консервированной колбасы и держит ее под гамаком. Почти каждую ночь он, проснувшись на рассвете, немного нагибается и, не вылезая из гамака, без всяких забот и хлопот спокойненько делает пи-пи, как в детстве, когда мать (родители ее были еще рабами) усаживала его на старый белый эмалированный горшок; потом мать открывала дверь и выплескивала содержимое горшка прямо в поле, а маленький негритенок смотрел в загадочную ночную тьму, вспоминая рассказы про буку, про страшных лесных чудищ — они бродят по лесам и пожирают детей, которые не слушают маму, плохо кушают, отталкивают тарелку с иньямом, маниоковой кашей, жареные бананы — все то, что люди должны есть каждый день. Дарио просыпался от покачивания гамака, слушал шуршание тонкой струйки и вспоминал детство: забытый всеми, он иногда долгие часы просиживал в дальнем углу на горшке, погруженный в грезы, невинный и одинокий. И Дарио думал о том, что люди, в сущности, навсегда остаются детьми — как в детстве, тело их остро ощущает холод и жару, голод и жажду; они кашляют по ночам и просыпаются от позывов, помнят прикосновение воды к коже лица, холодных ножниц к шее, когда стригут волосы; как дети, погружены они в ощущения своего хрупкого тела и, как дети, сидя на зловонных тронах, воображают себя владыками; как дети, гоняются за мимолетными радостями, бросаются в безумные авантюры, мечтая о великих свершениях, которые оказываются потом всего лишь кучкой дерьма.
И вот такие же люди, подобные детям, подстроили негру Папаше ужасную гадость. Утащили его большую жестянку из-под консервов и старым гвоздем проткнули четыре или пять дыр, как в дуршлаге, а потом поставили опять под гамак. Человек, который никогда не проигрывает в домино и рубит тростник лучше всех, проснулся в полночь, нагнулся, взял свою жестянку и… желтые фонтаны брызнули во все стороны, теплая жидкость потекла по босым ногам Папаши, по рукам, напрасно пытался он пальцами заткнуть дыры… Все повскакали, зажгли фонари, хохочут, острят, а Папаша в расстегнутых штанах, весь мокрый, ругается, злится, поносит на чем свет стоит всех и вся…
— Так не поступают с человеком, черт бы вас взял, — снова и снова повторяет Папаша.
— Верно, куманек, с вами поступили по-свински.
Цветной перестал смеяться. Он запевает:
Говорят, задумал Франко
Королем испанским стать.
Пусть тогда горшок свой на ночь
Уж не ставит под кровать.
Пусть на голову наденет
Он посудину свою,
Ведь испанская корона
Не налезет на свинью.
—
— Да ладно, куманек, они же нарочно вас подначивают. Елки-палки, мы просто пошутили, и все тут.
ОКТЯБРЬ, 1962
— Ты думаешь, Дарио, американцы и в самом деле сделают это?
— Трусы они… дураки.
— Сделают. Как в Хиросиме.
— Да ну их!
— Но сначала… вот увидишь, нам достанется. Думаешь, нет?
— Достанется.
Молчание. Октябрьский рассвет. Холодный окоп.
— У меня двое ребятишек, Дарио. Понимаешь?
— Ни черта не видно.
— Педрито, старший, уже ходит в школу.
— Ты ничего не слышал?
Тишина. Плеск волн о скалы.
— Нет… А ты?
— Мне что-то показалось.
— Подумать только! Может быть, через минуту все будет кончено. Весь остров вспыхнет как ракета, и все. А что-нибудь останется?
— Море.
Волны набегают на берег, откатываются.
— Убийцы!
— Мы им покажем!
— Я помню, видел одну картину про атомный взрыв. Мать моя, мамочка! Уж на этот раз янки нас пристукнут, обязательно. Ха-ха-ха! Ты знаешь историю про попугая и про пароход?
— Где спрятался пароход?
— Ну да. А вот здесь нам спрятаться некуда. Сбросят американцы бомбу и сотрут нас с лица земли.
— Ладно. Ну их!
— По правде говоря, мы и в самом деле дохляки. Верно?
— Так ведь надо еще, чтоб янки об этом догадались.
— Однако на Плайя-Хирон мы их в два счета распотрошили.
— То были наемники, кубинцы.
Пауза.
— Я вот за старуху свою беспокоюсь, парень, да за ребятишек. Особенно за Педрито.
Молчание. Курить на посту запрещено. Холодный ветер.
— Все равно! Мы им покажем, сволочам. Всем! Всем, кто полезет к нам. Пусть наш остров потонет, мы не отступим.
Тишина.
— Когда я был маленьким, я ужас как темноты боялся. Что значит детство! Мне казалось, будто покойники в темноте бродят. Забивали нам голову всякой чепухой… Я целые дни читал «Рассказы о ведьмах». Ты не читал, маленькие такие книжечки? И о вампирах тоже, о мертвецах…
— А ты видел картину про этого, ну, как его, который стал волком? Как его звали-то?
— А, да, я знаю про кого ты… этот… ну как его… его звали…
— Вот дьявол, на языке вертится!
— Черт побери, как-то вроде…
— Тш-ш! Слышишь? Шумит что-то.
Тишина. Сердце стучит. В пот бросило.
— Да ну тебя! Ничего нет. Это море.
— Мне показалось… Вон там.
— Было бы видно. Здесь местность открытая.
Тишина и безмолвие. Октябрьское утро.
— Я думаю, никакой высадки американцы не сделают. Просто сбросят на нас бомбу, и к чертям собачьим.
— Если решатся.
— Они решатся. Посмотрел бы ты, что они сделали с Хиросимой и Нагасаки! Им на все плевать, только бы нас прихлопнуть, стереть в порошок, в пыль…
— Если сбросят бомбу, весь остров пойдет ко дну.
— Сбросят.
— Но ведь миллионы людей погибнут!
— А мы для них не люди, Дарио, мы просто губастые негры, и все тут.
— А ракеты? Забыл?
— Правильно! Тогда пустим ракету прямо в самый центр Нью-Йорка, пусть получат сполна.
— Если бомбу сбросят на Старую Гавану…