Земля солнечного огня
Шрифт:
Зимой защищает от мороза, а летом — от жары!
Теперь понятно, почему и люди в пустыне носят теплые стеганые халаты! Потому же, почему и сойка свою телогрейку.
Сижу на песке у норы варана. А краешком глаза слежу за круглоголовкой.
Свежее утро. Круглоголовка всем телом прижалась к чуть тепленькому
Но вот солнце высунулось из-за бархана и сразу ощутимо пригрело. Круглоголовка подняла мордочку и быстрей задышала. Я сбросил с плеч куртку и сел.
Солнце выше, песок горячей. Круглоголовка поднялась высоко на лапках и завиляла, обмахиваясь, хвостиком. Я стал ерзать на горячем песке и обмахиваться платком.
А солнце еще выше, а песок еще горячей. Круглоголовка вползла на сучок. Я подсунул под себя куртку.
Накаляется солнце, грозит нас изжарить. Круглоголовка на сучке разинула рот. Я тоже попробовал: не помогает. Наконец круглоголовка не выдержала и спряталась в тень. А для меня тени вокруг нет.
Что делать? Сижу и медленно засыхаю. Но глаз от круглоголовки не отвожу: вдруг она мне что-нибудь да подскажет?
Летела темная туча голодной саранчи — даже солнце померкло. По желтым пескам внизу ползла зловещая тень. Но не долетела прожорливая саранча до зеленых полей и садов: опустилась в голой жаркой пустыне. Ни прутика, ни стебелька вокруг: бурый горячий щебень, пышущий жаром, словно плита. Чугунная плита, раскаленная докрасна.
Саранчуки отчаянно запрыгали, засуетились. Попытались взлететь, но крылья у них уже от жары завяли, лапки скрючились, а усы обвисли. Распластались саранчуки на камнях и… спеклись! Целое поле жареной саранчи! Сбегайтесь, звери, слетайтесь, птицы, — накрыт для вас стол.
Нигде воды нет — до капли все солнце высосало.
Сочились кое-где родники — иссякли. Блестели на такырах лужи — испарились. Даже бочаги в речных руслах высохли. И не вода в них блестит теперь, а камни. Камни, покрытые солью.
Мы уже отчаялись воду найти, как вдруг видим — яма! Заглянули — сырой песок в глубине, лужица мутной воды внизу. Сунул кто-то тряпку в лужу, пососал — пресная.
Тут уж чем попадя углубили яму, вода в нее насочилась, наполнили кое-как фляги. Досыта напились и умылись. И уж только тогда стали смотреть, кто же эту яму-колодец рыл? По следам опознали — волки! Волки сквозь песок и камни воду в русле унюхали и выкопали колодец. Ну что ж — и волкам спасибо!
Никак не поймать шуструю песчаную круглоголовку: метнется туда-сюда, и поминай, как звали. Да еще хвостик свой полосатый то скручивает, то раскручивает — будто дразнится. Ты к ней — она от
Но однажды, в самое пекло, я вспугнул круглоголовку из кустика. Бодро метнулась она на песок и вдруг замерла. Я, как всегда, тихонечко к ней, а она… быстро ко мне! Не от меня, а ко мне! Песок ей лапки прижег, вот и кинулась она в мою тень прятаться. Рот разинула, пальчики подняла — и за мной на одних пяточках. Так и кидается. Я от нее — она за мной. Зверь ловца догоняет! Пожалел я ее, остановился. Шмыгнула она к самому ботинку и затаилась в тени. Дышит тяжело, хвостик дрожит. Я протянул руку, а она и ни с места.
В пустыне исчезла тень.
Жарища со всех сторон: сверху жаркое солнце, снизу раскаленный песок, с боков — горячие ветры. Куда спрятаться, где тень найти?
Хоть сто лет думай — ни до чего не додумаешься!
И вдруг вижу орлов. Они кружат высоко в небе. Но не просто в небе, а в тени крохотного — с одуванчик! — белого облачка. Орлы нашли тень!
Облачко висит неподвижно. И под ним, как привязанные, кружат орлы. В тени и прохладе. В единственном на всю округу пятнышке тени.
Не зря говорят, что орлы до ста лет живут: вот ведь — додумались!
От страха у сцинкового геккончика хвост начинает стрекотать, словно кузнечик: «Тр-р-ревога! Уди-р-р-рай!» Услышав отчаянные крики хвоста, все гекконы-соседи разбегаются кто куда. И если крикуна тут грубо схватить — хвост у него отвалится. Геккончик от страха потеряет «голос», лишится «дара речи». «Голос» у него, оказывается, ломается.
Но и отломленный хвостик будет вертеться, кататься по песку и вопить во все чешуйки: «Т-р-р-ревога! Уди-р-р-рай!»
И пока вы будете в изумлении на него глазеть, его бесхвостый онемевший хозяин кинется втихомолку в свою норку и захлопнет за собой дверь.
Все от жары кто куда: даже огромный гриф струсил — ввинтился в прохладную высоту. Каменки-плясуньи в тень колючек забились, рябки к воде унеслись. И только одному серому жаворонку все нипочем! Смело по земле бегает — как только не изжарился! Да еще и песни поет — как только не задохнется! Хоть и мал, да удал!
1 июня. А засохший-то такыр оказался не таким уж и мертвым! Присаживаются на него жаворонки: хохлатые, рогатые, серые. Выползают ящерицы: круглоголовки, агамы. По ночам скачут тушканчики-тарбаганчики, ползают жуки, скорпионы, фаланги.
5 июня. Везде на такыре дырки — будто кто острой палкой натыкал. Если направить в дырку зеркальцем солнечный зайчик, в глубине заискрятся, засверкают бриллианты! Это глаза — восемь глаз — большого паука-тарантула. Он сидит в норе на своем коконе с яичками, как клуха на яйцах.