Земля ягуара
Шрифт:
Поскольку уходящие оборванцы стражу абсолютно не интересовали, мальчик без приключений выскользнул за городскую черту и ускорил шаг. Солнце перевалило за полдень, а в город нужно вернуться до того, как закроют ворота, иначе он просто замерзнет где-нибудь в снегу.
За пригнутыми к земле, но не срубленными деревьями — на Руси это называлось «засеки», — в которых запуталась бы не только татарская конница, но и германская пехота, начинались загородные усадьбы. Это были настоящие крепости, способные выдержать и яростный приступ, и длительную осаду. Дворы были обнесены каменными или деревянными стенами с узкими бойницами
Мальчик свернул с многолюдного тракта на разъезженный проселок и двинулся к заветной поляне.
Большие черные птицы скакали по полю, поблескивая иссиня-черными перьями и то и дело оглядываясь на него круглыми зеркальными глазами. Иногда они, как курицы, принимались раскапывать землю крепкими клювами и голенастыми лапами, доставая из нее то вяло извивающихся червяков, то молодые светло-зеленые побеги, похожие на пшеничные. Мальчик еще раз удивился глупости местных варваров. Зачем засевать пшеницу в преддверии холодов, ведь ростки неминуемо замерзнут? Хотя… Ведь не совсем же они locos [8] , наверное? Есть в этом какой-то смысл? Надо будет спросить папу.
8
Сумасшедшие (исп.).
Вот и то самое место. С одной стороны — небольшой лесок, с другой — склон, поросший густым кустарником. Наверное, там и стояла бомбарда, выпустившая заряд, который смел с козел кучера и одного из ветеранов-охранников. Вот отсюда на растерянных путников набросились злобные люди с топорами в руках. Видение пришло помимо воли.
Что-то громыхнуло. От страшного удара карета заходила ходуном. Передняя стенка с хрустом вывернулась внутрь, каменный шар размером с головку младенца закрутился на полу, наматывая на себя обивку. Брызнуло водопадом осколков венецианское зеркало. Заполошно заржала лошадь. Еще раз громыхнуло, и карета, подпрыгнув, как раненый кабан, припала на передние колеса. С треском рухнул карниз тяжелой бархатной портьеры. Ременные рессоры заскрипели под чьей-то тяжестью. По крыше загрохотало, посыпались в грязь дорожные сумы, укрепленные наверху. Тяжелое дыхание, натужные хрипы, вскрики, глухие удары и звон стали о сталь слились в рев, разрывающий голову.
Разнеся в мелкие брызги слюдяное оконце, внутрь просунулась огромная волосатая ручища. Короткие вымазанные кровью пальцы зашарили по стенам, разрывая ногтями голубую атласную обивку, обрывая полки и сбрасывая с крючков теплые плащи, подбитые мехом.
Мальчик вздрогнул, отогнал от себя страшное видение, приблизился к обгорелому остову и заглянул внутрь. За ночь кто-то успел ободрать всю обивку, выставив на обозрение стыдливо желтеющие стены кареты. Мародеры сняли с нее колеса, двери, оторвали все латунные детали и даже унесли позолоченные завитки, приделанные по краю крыши.
«Тишина-то какая, — подумалось ему. — Даже птицы молчат.
На пригорке за кустами лежали двое мужчин. Один, угрюмый, с цепким взглядом, еще совсем недавно изображавший из себя торговца пряниками, оторвал от глаз заграничную подзорную трубу и повернулся к другому — мускулистому, с тяжелыми надбровными дугами и узкими щелочками глаз.
— Ребенок тут. Теперь бы мать дождаться.
— А ты уверен, что она сюда придет? — спросил мускулистый.
— А где ей еще искать такого сообразительного сына? Только здесь.
— Думаешь, она его ищет?
— А ты бы не стал свое дитятко искать? — спросил угрюмый. — Хотя… Ты бы не стал.
— А зачем нам малец-то? — тихо спросил второй. — Давай его пристрелим. Я прямо отсюда могу. — Он любовно погладил ложе большого самострела со спущенной тетивой и толстой короткой стрелой, уложенной в специальную канавку. — Или ножичком… Мочи уже нет за ним таскаться. Меня баба уже достала совсем, чума иерихонская…
— Труба, — поправил его угрюмый.
— Что? А. Ну да. Замучила, говорю. Дома, мол, тебя не бывает. Небось, к девкам ходишь, говорит.
— А что, не ходишь? — спросил угрюмый.
— Да хожу, но дело-то не в этом совсем. Все время ведь за ним ходим. Вчера, позавчера, третьего дня! Затемно в дом вваливаюсь, так она…
— Тихо! — оборвал его угрюмый. — Едет кто-то.
В лесу глухо застучали подковы.
Мускулистый человек ухватился за тетиву и, вздувая на шее жилы, потянул ее на себя. Скрипнул взведенный курок.
— Если она не одна, то, как только с сыном обниматься начнет и обо всем забудет, вали охрану. Да живо. Чтоб пока одна стрела летит, другая уже на изготовку была. А я по кустам бегом, поближе. — Он понянчил в ладони рукоять длинного тяжелого клинка. — А если одна, цель в коня.
— Не одна. Слышь, лошадей сколько?
— Слышу, — отозвался худой. — Ого!
Из-за поворота выехали четыре крепких всадника на добрых скакунах татарских кровей.
— Ох, в бога душу мать!.. — замысловато выругался худой. — Бежим отсель. Скорее.
Он вскочил и зайцем запетлял меж голых колючих кустов. Товарищ, пригибаясь, потрусил следом.
Заслышав удары копыт о мерзлую землю, мальчик воспрянул духом, но тут же сник. Испугался. Всадников было несколько, поступь коней — грузная, боевая. Тихо, но различимо позвякивали доспехи. Возможно, мама отыскала каких-то друзей, которые согласились ее проводить, но вряд ли. Зная ее характер, стоило ожидать, что она появится одна, тихо и незаметно, в мужском костюме и черной маске, а не во главе целого кавалерийского полка.
Всадники приближались. Мальчик юркнул за карету и притаился в невысоких кустах, стараясь дышать в мешковину, чтоб пар изо рта не выдал его присутствия.
Первым из-под сени деревьев выехал высокий статный воин в блестящем порубленном панцире и круглом шлеме-каскетке. За ним следовал плотный мужчина в легкой кольчуге. С его левого плеча небрежно свисал короткий полушубок, сметанный по русскому обычаю мехом внутрь и крытый дорогим бархатом. Подкладка переливалась теплыми медовыми оттенками — не иначе соболя. Такое одеяние стоило, наверное, целый воз золотых дублонов.