Земля заката
Шрифт:
Неподалёку от кафе увидел пилораму. Подошёл посмотреть. Там кипела жизнь. Распиливали на доски толстые длинные брёвна, доски складывали в штабеля, опилки ссыпали в большие короба, чурки кололи на дрова и нагружали ими телегу с высокими бортами. Интересно, тут используют труд рабов, как в Питере? Или «воспитуемых» -зэков, как у ордынцев? Вряд ли. Поглядел на команду здешних рабочих под руководством усатого бригадира. Не выглядят голодными, хоть и худощавые и уставшие. Разительно отличаются от жителей деревни. Некоторые даже по расовому типу. Много смуглых. Но явно не рабы и не крепостные,
А вот крестьяне в дорфах – как на подбор сытые. Grossbauer’ы.
«Один мой земляк, товарищ Краснов таких называл «кулаками» и «паразитами». А его потомки стали чем-то вроде них».
Возможно, здесь и среди местных батраки есть, но по виду их не отличить. Все простые и все трудяги, по лицам и рукам видно. И не голодают, как и их бабы... то есть фрау.
Видно было, что в сельских сообществах жизнь спокойная и стабильная. Войны и набеги если и случаются, то редко. Иначе не устояли бы такие игрушечные домики, танцплощадки с кафе и фонариками. И сады такие не разводили бы. Хотя… он видел у многих оружие, прогуливаться с ружьем на плече или с кобурой на виду считалось нормальным. Поэтому, возможно, местные и могли спокойно жарить сосиски и есть свои штрудели, так как были всегда начеку. И по свистку или по удару в колокол деревня выставит вооружённое ополчение. Если в Гамбурге ещё действуют какие-то ограничения по ношению оружия, то тут с этим свободно. А до Войны, говорят, в Германии законы в плане оружия были строгие.
Похоже, и дороги рядом с поселениями патрулировались пешими или конными дружинниками.
Время от времени заряжал дождик со снегом, температура колебалась около нуля, часто выглядывало солнце. Но грязищи всё равно не было под колёсами. Видимо, на автобанах имелась продуманная система отведения воды, которая даже сейчас продолжала действовать.
Кроме сельских общин и небольших городков попадались знакомые по виду анклавы старьевщиков, сортирующих мусор. Хотя во многих местах шоссе… то есть автобан был обсажен ровными рядами молодых деревьев, которые почти закрывали неэстетичные виды.
Услышал как-то разговор двух охранников. Один другому рассказывал про далёкие по местным меркам Мюнхен и Нюрнберг – судя по всему, он повидал страну. Некоторых слов Младший не уразумел, но с удивлением замечал, что с каждым днём всё лучше понимает дойчей.
Хотелось спросить, знает ли рассказчик, чем знаменит Нюрнберг. Но не решился. Наверное, тот ответил бы, что архитектурой или пончиками. И в этом была доля правды. То, что было тогда, в двадцатом веке, – теперь такая же древность, как римляне и гунны.
*****
Большинство попутчиков-пассажиров были работягами из городских низов, ехавшими в поисках лучшей доли. Женщин только три, и все со своими мужчинами и детьми.
Младший получил неплохое место у окна. За окошком тянулась Люнебургская пустошь – здесь никто не жил и до Войны, был заповедник, а теперь вырос густой и уже диковатый лес.
Когда все узнали, что он русский, рядом с ним не образовалось пустого места, хотя свободные сиденья в вагоне были.
Сначала никто не лез к Данилову. Балакали по-своему –
Слева от него расположился толстый немец, кондитер. От его поклажи и от него самого пахло корицей, ванилью или чем-то в таком духе.
Напротив сидела женщина с младенцем. Лет тридцати, пышная, с двойным подбородком. Ребёнок был упакован в кулёк, возраст его Младший не мог точно определить. В этом он плохо разбирался.
Младенец не умел говорить, но был спокойным. Его не пугала ни тряска, ни куча новых людей. Муж женщины сидел, в основном, молча, глядя прямо перед собой. Позже Саша узнал, что молодая семья переезжает к родителям жены, потому что на старом месте он не мог найти хорошей (по меркам молодухи) работы. Саша посочувствовал парню. Стало понятно, почему он такой напряжённый и задумчивый. Что-то ждёт его на новом месте?
В какой-то момент Младшему почудилось, как в хвосте вагона кто-то произнес слово Russland. И тут по совпадению ребенок зарыдал, как будто услышал про страну огров и троллей.
– Не бойся, всё хорошо, – начала тетёшкаться с киндером женщина, сунула ему соску, и тот начал её грызть. Мать что-то шептала, утешая.
«Не бойся, этот русский не кусается», – подумал Младший.
Мелкий, видимо, поверил и замолчал.
А вскоре подал голос кондитер, начав вежливую беседу с Александром. Как оказалось, чтобы обратить того в свою веру. И весь перегон до следующей остановки Младший слушал проповедь. Сначала он думал, что обойдётся собственными силами. Но когда кондитер полез в высшие материи, Саша достал планшет и открыл приложение «Переводчик». Он давно хотел его испытать, но подходящий случай не подворачивался.
Оказалось, что специалист по штруделям и пончикам был неофитом и ехал в Гарц, чтобы поклониться «святому месту». А ещё он пытался нести идеи экуменистов миру, хотя проповедник из него был так себе. Преодолевая зевоту, Младший внимал, пользуясь возможностью узнать побольше о месте, куда направляется.
– Это Церковь Разума, церковь Возможного Бога, – негромко разглагольствовал кондитер во встроенный микрофон. – Мы допускаем, что мир наш, возможно, сотворён могущественным существом, и все религии – взгляды на него с разных сторон. Но главное для нас находится здесь, на Земле, в деяниях человека…
Приложение женским немного механическим голосом переводило каждую фразу на английский язык. А что? Довольно удобно. Только дольше, чем если бы они разговаривали напрямую, без посредника. Но времени у Саши сейчас хоть отбавляй.
Его соседу тоже всё очень нравилось: и то, что он нашёл свободные «уши»; и то, что есть, оказывается, такие прекрасные технические средства, помогающие людям понимать друг друга. Поэтому он разливался соловьём.
Ага. Немного прояснилось. Вся эта концепция похожа на агностицизм и позитивизм. Значит, экуменисты считают, что религиозные взгляды или их отсутствие – личное право каждого. Зато говорят о разуме, об ответственности за будущее… и прочей гуманистической лабуде. Уважают науку, считают, что она несет больше добра, чем зла.