Земля Жар-птицы. Краса былой России

Масси Сюзанна

В Страстную пятницу в храмах царил полумрак. В церкви ставили саркофаг, накрытый плащаницей с вышитым на ней изображением тела Спасителя. Двери церквей оставались постоянно открытыми, и люди торжественно входили в храм, чтобы поцеловать раны Христа, изображенного на плащанице. Многие прихожане в страстную неделю ежедневно посещали церковь. Постились все; особо набожные люди вообще не ели в среду, а затем с пятницы до окончания всенощной службы. Напряженное ожидание витало в воздухе. Царила тишина. К этому моменту все чувствовали утомление от длительного поста и долгих часов, проведенных в молитвах. В течение всей субботы люди посещали храмы. Священники появлялись лишь незадолго до полуночи, поэтому, по обычаю, Священное Писание читал кто-нибудь из прихожан. В каждой церкви для этой цели ставили высокую подставку для Библии — аналой; человек любого сословия, умевший читать на церковно-славянском, мог выйти вперед с зажженной свечой

в руке и читать выдержки из Библии для всех, кто хотел его слушать. Коль описывает, как в 1837 году посещал церкви. В одной из них он увидел ветерана-инвалида в длиннополой серой шинели, стоявшего у аналоя. Вокруг него собралась толпа ребятишек, внимательно слушавших священные тексты. В другой церкви старик с длинной бородой слабым голосом читал повествование о страданиях Иисуса, окруженный сосредоточенной толпой из молодых и пожилых женщин, юношей и мужчин. Все эти люди внимательно слушали, в то время, как другие прихожане подходили и целовали изображение тела Христа. «Я без устали наблюдал за этими сценами, отмечая про себя, что во всех церквах они с одинаковой силой волнуют душу», — писал Коль.

Ближе к полуночи в каждом городе в церкви стекалось все больше народа, пока они не оказывались переполненными. В Москве люди собирались в соборе Василия Блаженного и в сотнях других церквей. В Санкт-Петербурге — в огромном Исаакиевском, в Казанском и других соборах. Во всех городах и селах, в любой деревушке жители сходились вместе и ждали наступления праздничной службы внутри или снаружи храма.

Нарядно одетые придворные собирались в церкви Зимнего дворца. Губернаторы провинций появлялись в своих церквах в расшитых золотом мундирах. Государственные служащие, члены правления университетов вместе с профессорами и учащимися — все были в храмах в канун праздника Пасхи.

Когда наступал час, священник медленно и печально начинал службу, а прихожане стояли с незажженными свечами. По мере приближения полуночи, находившиеся в церкви один за другим зажигали свои свечи, поднося их к огоньку горящей свечи соседа, и, наконец, храм освещался сотнями мерцающих язычков пламени — живыми символами Святого Духа. А затем, в полночь, как взрыв всеобщей радости, приходил праздник Пасхи во всем его величии. Царские златые врата иконостаса распахивались, саркофаг и крест убирались. Священник выводил прихожан из церкви, где к процессии присоединялись собравшиеся снаружи, и все с пением трижды обходили вокруг храма, как бы в поисках воскресшего Христа. Когда крестный ход в третий раз подходил ко входу в церковь, священник радостно провозглашал три раза всем собравшимся: «Христос воскресе!» и двери храма распахивались. На слова священника отзывались восклицанием «Воистину воскресе!» Все заходили в храм под великолепное пение хора, прерываемое периодически счастливым возгласом: «Христос воскресе» и вновь звучавшим на него радостным ответом. В момент, когда в храмах начинали петь «Христос воскресе» и зажигались тысячи тонких восковых свечей, вспыхивали огни и снаружи церквей. После семи недель молчания начинали радостно звонить колокола по всей России, от огромного шестидесятипятитонного колокола на колокольне Ивана Великого, который подавал свой голос всего три раза в год, и до каждого из церковных колоколов Москвы, Санкт-Петербурга, любого города и села. Звон колоколов сливался в единый гимн, звучавший по всей стране, он продолжал нестись над землей и весь следующий день, а затем — с некоторыми перерывами — всю неделю.

В полночь в Петербурге и в Москве внезапно ярко освещались улицы и общественные здания. Над светящимися Кремлем и Зимним дворцом вспыхивали огни фейерверка, раздавался гром пушек с Петропавловской крепости. На рубеже столетий один из свидетелей празднества писал: «Гул колоколов над головами возникал от звона тысячи шестисот колоколов на залитых светом колокольнях всех церквей Москвы, грохот пушек со склонов Кремля разносился над рекой, и процессии священников в роскошных шитых золотом облачениях с крестами, иконами и хоругвями медленно выплывали в облаках фимиама из всех храмов Кремля, держа путь через толпу. Все это производило незабываемое впечатление на свидетелей такого действа».

В конце пасхальной службы, длившейся более трех часов, священники благословляли каждого из прихожан и протягивали им крест для поцелуя. Когда служба в церкви заканчивалась, никто из присутствовавших и не думал идти спать. Праздник продолжался. Проходя по улицам в два-три часа ночи, можно было, заглядывая в окна трактиров, увидеть столы, накрытые белыми скатертями — там ждали посетителей. Дома жителей были украшены различными растениями и цветами. Праздничная трапеза начиналась в три-четыре часа утра, а когда приступали к десерту, восходило солнце. По традиции, каждого, кто заходил в дом, встречали приветливо; столы были накрыты и уставлены яствами всю ночь и весь следующий день.

В каждой семье готовили праздничные пасхальные кушанья и раскрашивали яйца почти всю неделю. Широко раздвинутые столы украшали вазами с цветами. В центре стола красовались кудрявые барашки,

искусно выполненные из сливочного масла, в окружении леденцов в виде флажков и крестиков. Готовили поражающее воображение количество салатов, нарезали ветчину, ставили телятину и жареную дичь. Многие кушанья выкладывали на блюда в форме яйца или подавали в виде фаршированных яиц, кондитеры прятали сласти в яйцевидные оболочки. Пекли разнообразные пирожки, ромовые бабы и мазурки, и на любом столе в городах и деревнях стояли два традиционных для Пасхи кушанья. Одним их них был сдобный пасхальный хлеб — кулич, пышный, круглый и высокий, украшенный глазурью с нанесенными на нем буквами «ХВ», означающими Христос Воскресе. Вторым неизменным блюдом была пышная сладкая жирная белая пасха пирамидальной формы с теми же нанесенными на ней символическими буквами. Пекари вкладывали в изготовление куличей собственные идеи; маленькие куличи облепляли большие, подобно устрицам на рифе, макушку куличей украшали сеточкой из теста и сверху помещали сливы или побег от ветки, сохранившейся с Вербного воскресенья. У каждой семьи были свои излюбленные рецепты, которые передавались из поколения в поколение. (Елена Молоховец в своей кулинарной книге перечисляет семнадцать рецептов пасхи.) По всей России люди всякого звания наслаждались одинаковым пасхальным завтраком: они намазывали пасху на кулич и ели его со сваренным вкрутую яйцом, запивая все это стаканом охлажденной водки.

Большинство прихожан — и прежде всего крестьяне — предварительно освящали в церкви свои пасхальные завтраки. К концу службы они приносили в храм кулич и пасху на тарелках, завернутых в пестро вышитые полотенца. Верующие ставили свои приношения посреди храма, и священник, проходя мимо двойного ряда тарелок, протянувшегося по всей церкви, благословлял куличи и пасхи, которых зачастую было так много, что вкусный ряд выходил даже на улицу, а иногда и обвивал здание церкви. Это было забавное и красивое зрелище — высокие караваи, большие и маленькие, окруженные цветами, пирамидальные башни пасх, украшенные листьями и красными яйцами, а иногда даже горшочки с вареньем и медом.

В пасхальную ночь в течение следующего дня все ходили друг к другу в гости. Хорошо воспитанные дворяне считали своим долгом посетить всех знакомых одиноких пожилых дам. К ректору университета приходили профессора, председателю суда наносили визит его судьи, губернатору — его коллеги и гражданские чиновники. Все, по обычаю, приветствовали друг друга одними и теми же словами: «Христос воскресе!», — и слышали в ответ, — «Воистину воскресе!», после чего следовал троекратный поцелуй. Эти обоюдные посещения и поцелуи не прекращались целую неделю. Сначала целовали друг друга все члены семьи, безо всяких исключений. Кучера, лакеи и слуги обходили господскую семью, целуя детей и даря им крашеные яйца. В армии генерал, командовавший корпусом (в 80 000 человек) целовал всех своих офицеров; командир полка — всех офицеров полка и некоторое количество рядовых. Капитан лично целовал каждого солдата в своей роте. То же происходило и во всех гражданских учреждениях. Начальник целовал своих подчиненных, которые, облачившись в парадные мундиры, спешили нанести ему визит в пасхальное воскресенье. Коля поразило, что такие поцелуи не были лишь данью вежливости, но были они крепкими и сердечными.

Императору приходилось труднее, чем другим. Он целовал не только всех членов своей семьи и придворных, но и сотни посетителей, которых он принимал в воскресное утро; каждого часового, мимо которого Император проходил в день Пасхи, он приветствовал поцелуем и восклицанием «Христос воскресе». На параде в пасхальное воскресенье он христосовался со всеми присутствовавшими офицерами и большим числом рядовых. (В 1904 году Николай II записал в своем дневнике, что обменялся пасхальными приветствиями с 280 лицами во время ночной церковной службы, а затем, в пасхальное утро — с 730 военными.) На улице мужики, повстречавшись друг с другом, целовались, а потом обычно кто-нибудь из них предлагал: «Пойдем, братец, что-нибудь выпьем», после этого они, как правило, направлялись в ближайший трактир. В провинциальном городе Коль видел караульного, целовавшего каждую хорошенькую девушку, чью корзину или тележку он проверял.

Все с удовольствием пили. На Пасху пьянству предавались целыми деревнями. «В это время, — говорил Коль, — ни один русский не знает удержу».

В провинции и в городах в очередной раз начинались прогулки в экипажах. В них сидели дамы в высоких кокошниках и в ярких праздничных нарядах. Возобновлялись балы, и каждый спешил ко двору, с визитом к знакомым, в церковь, на завтрак или покататься на качелях, которые вновь устанавливали, еще в больших количествах даже, чем на Масленицу, на площадях и больших открытых площадках, где любила бывать публика. «На Пасху, — писал один из путешественников, — каждый взмах качелей сопровождается песнями девушек, игрой на балалайках, и трудно представить себе более потрясающее зрелище, чем несколько десятков качелей в одновременном полете.»