Земля Жар-птицы. Краса былой России

Масси Сюзанна

Быть может, и величайшая трагедия и слава России объясняются тем, что в ней всегда рождалось больше талантливых художников, чем политиков. Если политические формы Запада русские усвоили не полностью, то они прекрасно умели взять все лучшее из западной культуры. И снова, как это уже было с Византией, Россия позаимствовала семена, на этот раз данные ей Западной Европой, и взрастила их только ей свойственным образом, даровав жизнь чему-то совершенно новому и типично русскому, зачастую превосходившему оригинал. И Россия сделала это на удивление быстро.

Девятнадцатый век, которому предстояло ярко выразить русскую самобытность, начался со спектакля, разыгранного Императором Павлом, отбивавшим такт на ученьях в напудренном парике и прусском мундире. На Западе на русских смотрели свысока как

на варваров, которые, независимо от уровня их богатства, могли лишь имитировать чужеземную культуру. Менее чем через столетие, сплавляя воедино заимствованные на Западе стили со своими собственными богатыми национальными традициями, Россия заняла ведущее место в мире в музыке, балете и литературе. После эпохи правления Александра I искусство перестало испытывать влияние извне. В девятнадцатом веке императоры и аристократы отошли в тень, чтобы уступить дорогу новым аристократам духа, талантливым мастерам, взращенным на русской земле.

12. ВЕРНЫМИ ПРОТОРЕННЫМИ ПУТЯМИ

ПРОШЛОЕ-ЛУЧШИЙ СВИДЕТЕЛЬ.

РУССКОЕ ИЗРЕЧЕНИЕ

Великолепие царских дворцов и величие храмов прославляли могущество русской земли. Но как бы значительны ни были архитектурные шедевры, не они составляли гордость русской национальной сокровищницы. Ценнее золота и драгоценных камней были люди с их неуемным воображением, создатели богатой народной культуры, которой длительное время пренебрегали.

Петр Великий со свойственной ему титанической энергией резко повернул колесо истории страны, решив отказаться от традиций Московии и навсегда соединить Россию с Западом. Он и его преемники на троне вполне могли навязать свою волю дворянству, но и императоры бессильны изменить обычаи народа. Крестьяне, с присущим им терпением, продолжали жить своей привычной жизнью. В течение восемнадцатого века народное искусство сильно отличалось от дворянского и развивалось по-своему, независимо от пути, избранного верхами. Две культуры развивались параллельно: одна — привнесенная, западная и другая — исконная, национальная, лишь отчасти воспринимавшая заморские стили. Искусство, находившееся на службе у дворянства, ориентировалось на западные образцы, в деревне оставались неизменными народные традиции. В девятнадцатом веке это древнее культурное наследие, истоки которого восходили к временам Киевской Руси и даже к более ранним векам славянства, обрело новую ценность. Сначала робко, а затем все интенсивнее, оно начало утверждать себя.

Вдали от холодной столицы и надушенных гостиных, где с жаром обсуждались идеи западных философов, среди бескрайних полей и лесов России люди упрямо держались за старые обычаи. Они сохраняли простоту в обращении, искреннее гостеприимство, отзывчивость и милосердие. Они по-своему следовали церковным традициям. Крестьяне из поколения в поколение передавали сказания, лелеяли народные песни, водили хороводы и помнили тысячи суеверных примет о домовых и леших. Они бережно хранили старинные народные узоры, которые вышивали на льняных полотенцах и вырезали на наличниках и фронтонах деревянных изб.

В каждой губернии, а иногда и в уездах придерживались своего стиля, как в повседневной, так и в праздничной одежде. Дворяне и горожане могли одеваться по-западному, крестьяне же предпочитали традиционный костюм. Они были прозорливее. И пусть светское общество подражало иностранным модам — они знали, что они правы. Это была их земля, кто бы ею ни владел, и их обычаи были верными, как бы ни пытались какие-то глупцы перенять заморские привычки. Внешний вид таких людей крестьяне выставляли на посмешище в своих деревянных игрушках и популярных лубочных картинках. В конце концов, они одержали верх. Именно эта богатая народная культура, заново открытая в девятнадцатом столетии великими художниками России, сначала вдохновила их самих, а затем удивила и весь мир красочностью и жизнелюбием.

Рассматривая все проявления национальной культуры как недостойные внимания и мужицкие, высший свет в начале девятнадцатого столетия лишь следовал господствовавшему на Западе представлению о России. Ничего не зная о русских традициях, европейцы считали россиян варварами, подразумевая

под этим понятием нечто привлекательное и в то же время безнадежно отсталое. Вдохновленные такой idee fixe [27] , многие путешественники с Запада, приехав в Россию, видели здесь, подобно маркизу де Кюстину, лишь то, что подтверждало их предвзятые представления.

27

idee fixe — навязчивой идеей (фр.).

Однако были и другие, более проницательные иностранцы, способные заметить и оценить особенности русского характера. Наблюдательная мадам де Сталь, проехавшая через всю Россию в 1812 году, оспаривала принятое на Западе мнение, отмечая: «Я не нашла ничего варварского в этих людях. Напротив, в их обращении есть нечто изящное и мягкое, чего не встретишь в других местах.» Она рассказывала об обходительности русских, об их любви к песне, их смелости и выносливости: «У этих людей такой характер, что они не боятся ни усталости, ни физических страданий; в этом народе сочетаются терпение и живость, веселость и грусть. В них поразительно соединились противоположные черты характера, и это свидетельствует об их величии, ибо только выдающиеся личности совмещают в себе противоположности; масса же, как правило, безлика».

Внимательные иностранцы отмечали, что внешность русских зачастую обманчива — об этом нелишне помнить и в наши дни. Лохматый овечий тулуп, длинные волосы, громкий голос и косматая борода русского мужика придавали ему грубый вид, который часто шокировал случайного наблюдателя. Несмотря на усилия Петра I, русские продолжали относиться к бороде как к особой ценности. Пословицы утверждают: «Борода в честь, а усы и у кошки есть» и «Велики усы, а все бороды не выкроишь». Иноземцев поражали полные достоинства лица русских крестьян и купцов, которых они встречали на ярмарках. Один путешественник писал: «Разглядывая торгующих цыплятами или говядиной стариков с густыми бровями, развевающимися бородами и мягким взглядом, можно было бы держать пари, что все они философы».

Тот, кто брал на себя труд заглянуть за внешнюю грубую оболочку и поговорить с русскими на их родном языке, непременно обнаруживал, что наиболее поразительными чертами простых людей были их мягкость и добрый нрав. [28] От каждого имени русские обычно производили нежные, уменьшительно-ласкательные имена: Иван становился Ваней, Мария — Машей. И даже от них образовывали уменьшительно-ласкательные — Ванюшка, Машенька.

Иоганн Георг Коль, немец, проживший в России шесть лет и свободно говоривший по-русски, в 1842 году так отзывался о простых жителях этой страны: «Обратитесь к нему с несколькими приветливыми словами, и вы обнаружите в нем добродушие и дружеское расположение. «Здравствуйте, батюшка», скажет он, — «Слава Богу, здравствую». И тогда все лицо его расплывается в улыбке, он снимает шапку и рукавицы, делает поклон за поклоном, крепко пожимает вашу руку с непринужденной сердечностью. Нескольких слов бывает достаточно, чтобы он начал рассказывать вам длинные истории и анекдоты. Мягкая, нежная, открытая душа народа проявляется и в том, что, встречаясь, два крестьянина ведут себя более церемонно, чем наши представители высших классов. Самый последний русский поденщик приветствует своего беднейшего двоюродного брата столь же вежливо: он трижды снимает перед ним шапку, пожимает руку, называет его братцем, батюшкой или дедушкой и, то и дело кланяясь, заинтересованно расспрашивает, как его дела, и желает ему Божьей милости, благословения Господня и покровительства всех святых так, будто он имеет дело с важной персоной».

28

Интересно заметить большую разницу в оценках путешественников, знавших русский язык, и тех, кто им не владел. Знание языка, казалось, приводило к столь глубокому различию в восприятии России, что во многих случаях возникали сомнения в том, что путешественники посетили одну и ту же страну.