Земная печаль
Шрифт:
— Вы все выдумываете, всё разные фантазии.
Расширив зрачки, Христофоров смотрел вдаль, не отрываясь.
— Нет, я ничего не выдумываю.
Машура подошла к нему, взглянула прямо в лицо. Его глаза как будто фосфорически блестели.
— Нет, правда, — тихо спросила она, — что вас смущает?
Христофоров взял ее руку и молча пожал.
Машура сбежала в цветник, остановилась.
— Это что за звезда? — спросила она громко. — Вон там? Голубоватая?
— Вега, — ответил Христофоров.
— А!.. — протянула она безразлично и пошла в глубь сада. Сделав небольшой тур, вернулась.
Христофоров стоял у входа, прислонившись к колонне.
— В вас
Машура близко подошла к нему и улыбнулась ласково.
— Вы немного… безумный, — сказала она и направилась в дом. С порога обернулась и прибавила: — Но, может быть, это и хорошо.
Машура не скрывала, — она тоже была взволнована. Весь этот разговор был неожидан, и так странен…
Она пробовала читать на ночь, но не читалось. Спать — тоже не спалось. За стеной мирно почивала Наталья Григорьевна. В комнате было смутно; ветерок набегал из окна. С лугов слышен был коростель. Долетали запахи, тайные вздохи ночи. Машура ворочалась.
Около часу она встала, накинула капот. Ей хотелось двигаться. Прислушиваясь к мерному, негромкому храпенью за стеной, она с улыбкой подумала: «Ни к чему, оказывается, доброе мамино воспитание!» Все же выходила потихоньку, чтобы ее не разбудить, — не чрез балкон, а с другой стороны, где был подъезд. Тут росли старые ели. Среди них шла аллея, по которой подъезжали к дому. Машура направилась по ней. Было очень темно, лишь над головой, сквозь густые лапы дерев, мелькали звезды. Над скамейкой, влево, светился огонек папиросы. Машура быстро прошла мимо, среди тьмы парка, к калитке, выходившей в поле. Тут стало светлее. Вилась дорога; побледневшие перед рассветом поля тянулись. Отсюда завтра должен был приехать Антон. Машура оперлась на изгородь, смотрела вдаль.
Сзади послышались шаги. Она обернулась. Это подходил Христофоров.
Папиросу он держал в руке, несколько впереди себя.
— А я и не сообразил, что это вы, — сказал он, тихо улыбнувшись.
— Ночь проходит, еще час, будет светать, — ответила Машура.
— Почему вы нынче спросили о звезде Веге? — вдруг сказал Христофоров.
Машура обернулась.
— Просто… спросила. Она бросилась мне в глаза. А это что, важно?
Христофоров не сразу ответил. Потом все-таки сказал:
— Это моя звезда.
Машура улыбнулась.
— Я и не отнимаю ее.
Христофоров тоже усмехнулся.
— Значит, — продолжала Машура, — мама права, когда говорит, что со звездами вы лично знакомы.
— Не смейтесь, — ответил Христофоров. — Лучше поглядите на нее. К счастью, и сейчас еще она видна. Вглядитесь в ее голубоватый, очаровательный и таинственный свет… Быть может, вы узнаете в нем и частицу своей души.
Машура молча смотрела.
— Я не смеюсь. Правда, звезда прелестная. А почему она ваша?
Но Христофоров не ответил. Он показал ей Сатурн [188] , висевший над горизонтом; остро–колючего Скорпиона [189] ; Кассиопею [190] — вечную спутницу неба; крест Лебедя [191] .
Когда они возвращались, светлело и под елями.
Жаворонок запел в полях. Далеко, в Звенигороде, звонили к заутрене.
Христофоров напомнил, что давно уж они собирались сходить в монастырь — старинное, знаменитое место.
188
Сатурн—
189
Скорпион— зодиакальное созвездие.
190
Кассиопея— созвездие Северного полушария; расположено в Млечном Пути, на территории России видно круглый год.
191
Лебедь— созвездие Северного полушария с яркой звездой Денеб (совместно с Вегой и Альтаир она образует так называемый большой летний треугольник). В России созвездие видно в конце весны, летом и осенью.
— Да, хорошо, — ответила Машура. — Пойдем. Вот Антон приедет.
Она была рассеянна. Спать легла с еще более странным чувством. Ночь без сна, разговоры с Христофоровым, волнение. Нет, тут что-то есть, почти против Антона. Она очень устала. Засыпая, подумала… «Если б я рассказала ему, он бы страшно рассердился. И если бы он был тут… ну, какие глупости… ведь я же ничего против него не сделала».
С этим она заснула.
Антон приехал утром, по той самой дороге, откуда она его ждала, на том же велосипеде. Машура была с ним ласкова — задумчивой, подчеркнутой ласковостью. Но о прогулке с Христофоровым не сказала.
В монастырь собрались через несколько дней. Прежде Антон сам предлагал сходить туда, но теперь возражал; и в конце концов — тоже отправился.
Они вышли утром, при милой, светло–солнечной погоде. Дорога их — лугами, недалеко от Москвы–реки, мелким своим течением, изгибами, ленью красящей здешний край. Берега ее заросли лозняком; стадо дремлет в нем в горячий полдень; легкой рябью тянется песок, белый и жгучий; у воды пробегают кулики, подрагивая хвостиками. Дачницы идут с простынями, выбирая место для купанья. На песке голые мальчишки.
Вдали лес засинел, над Звенигородом; раскинулся по холму сам городок, и древний собор его белеет. Домики серые и красные, под зелеными крышами, среди садов, вблизи монастыря, глядящего золотыми главами из дубов. Старый, маленький город. Красивый издали, беспорядочный, растущий как бог на душу положит; освященный древнею, благочестивою культурой.
Было далеко за полдень, когда Машура и Антон с Христофоровым подымались к монастырю. Путь извивался; налево крутое взгорье, с редкими соснами и дубами; на вершине стена монастыря, ворота, купола, церкви — как в сказках; вправо — дубовый лес. Несколько поворотов — взобрались наконец: монастырская гостиница. Двухэтажный дом, со старинными, стеклянными сенцами, с половичком на крашеной лестнице, длинным коридором с несвежим запахом, — все то, что напоминает давние времена, детство, постоялые дворы в провинции, долгие путешествия на лошадях.
Заняли комнату с белыми занавесочками, портретами архиереев и архимандритов. Обедали на свежем воздухе, в тени дубов, за врытым в землю деревянным столом: внизу виднелась речка, поля и заросшие лесом холмы. Тянуло прохладой. Монах медленно подавал блюда.
Антон был хмур.
— Собственно, — сказал он, — я не совсем понимаю, зачем мы здесь. Самый обыкновенный монастырь.
— Ты сам говорил, что здесь очень хорошо, — ответила Машура.
— Хм! Когда я это говорил? И в каком смысле?