Земные и небесные странствия поэта
Шрифт:
И долго, о Господь мой?..
И где Твоя сроки исходы?..
…Матерь… матерь… Зачем тебе такие судьбы? такие испытанья! такие упованья?..
Матерь…
И я ластюсь к тебе полночной…
Иль это отец мой Джамал-Диловар вернулся?..
Но она шепчет маясь каясь качаясь на полноводных жемчужных нагих своих сахарных круглых как калайдаштские избыточные яблоки коленях ползучих счастливых:
— Отче Спасе! и Тебя ждут у всех церквей блаженных
И Он говорит улыбаясь.
И Он говорит неслышно сладко как шелест приречной алычи вешней цветущей:
— Таких горящих много нынче на Руси… И все обойду. И всем быть со мной…
И она говорит:
— И не устанут ноги и удесы члены уды Твои?.. поверженныя порезанныя поколотыя гвоздьми?..
И Он молчит и глядит на церковку свещу горящую свою…
Тогда мать моя Анастасия говорит с колен своих:
— О церковь храм… звездовсесветлая… древо Христа осиянное…
Лествице небесная сирота блуждающая…
Иль быстро на земле моей сгораешь?..
Иль тысячу лет от Володимира Крестителя Мужа первого моего горишь горишь да не сгораешь…
И когда горишь — тогда озаряешь!.. О сладкий пламень!..
О Христос Руси!..
И Ты грядешь от Голгофы к Голгофе! от пожара к пожару! от пламени к пламени! но доколе Спасе?..
Осанна! Осанна! Осанна!..
…Тут огонь победно церковку рушит поядает объядает побеждает…
Опадает усмиряется огнь слепой вороватый.
…И кто тайно поджег тебя невинная храмина?..
Мама, кто поджег?..
Жечь храм — то ж, что бить дитя…
Тут Азраил-Генералиссимус трубку колхидских табаков из уст кинжальных осетинских узких вынимает и говорит Мужу в милоти:
— Горит твой дом…И негде тебе ночевать на Руси моей…
Горят твои скорые доски бревна балки. Горит твоя церковь…
Ты на Руси странник изгнанник бездомник чужедальный…
Ты на Руси погорелец…
Я на Руси хозяин… кацо! Генацвале! Сакартвело!
Горят твои храмы!.. Айя!..
Дым горящих храмин слаще табаков колхидских — и я вдыхаю…
Тогда Он говорит:
— Церковь не в бревнах, а в ребрах…
Тогда Азраил-Генералиссимус говорит:
— Мы и ребра измнем изломаем!.. Гойда!..
Вах, но зачем зачем я так далеко ушел от родной колыбели сакли?..
Устал, устал я…
…Тут огонь перешел переметнулся перекинулся перебрался как снежный рыжий барс рамитский на высокую самодельную деревянную колокольню, где пьяный звонарь Иван Илья-В Поле Скирда блаженно пьяно улыбаясь бил в колокол, колоколил коло-колил не боясь огня, хотя ему кричали старухи с земли:
— Иван Илья — В Поле Скирда беги с колокольни. Оставь колокол свой…
Но
И колокол говорил гудел зыбко плескался бился продирался зыбко чрез огонь…
Но огонь подходил к Ивану Илье и он допил бутылку водки и бросил её в близкий огонь и двумя руками стал бить в колокол и кричал:
— Ай Русь моя немая отчина! родина!..
И что нет сил моих и мал колокол мой, чтоб вся ты родимая невольная убитая услышала меня?..
И что мало сил моих Русь чтоб разбудить тебя спящую пьяную болезную болящую ночную дальную мою мою мою!..
Уйю!..
Господь, счастливый я!
И что тут мне огнь, к которому привык русский человек огнелюбец огнепоклонник!..
Да?..
…Но огонь спелый лихой уже тронул его и тогда он оставил било и перекрестился и взмолился:
— Трепещу приемля огнь, да не опалюся яко воск и яко трава, оле страшного таинства, оле благоутробия Божия! Како Божественного Тела и Крове брение причащаюся, и нетленен сотворяюся?..
А верю верю верю Тебе дальный Отче мой Христе!
Ой где Ты Отче ныне?..
Где Ты вечно Живый?..
— Я зде горящий за меня сыне мой, — сказал тихо Муж в милоти.
— Ты здесь, но тот звонарь мой. В моем огне, — сказал двоякий двуликий невнятный Азраил? Ангел? Генералиссимус?..
Тут пожарники хотели приставить лестницу к колокольне, чтобы спасти Ивана Илью-В Поле Скирду, но Азраил Генералиссимус не разрешил им тайным гробовым повелительным властным знаком сухой руки туруханской.
Тогда Муж в милоти сказал:
— Ты поджигаешь — и ты спасаешь. Лицедей. Оборотень.
И улыбнулся:
— Но этого звонаря я не отдам тебе и пламени-тати твоему…
И поднял к небу лицо в веселых юных спелых кротких бегущих как потоки гор кудрях лугового новорожденного каракулевого рамитского кафирниханского агнца агнца агнца.
И тут из-за кладбищенской горы от Рамитского ущелья пришла нашла собралась налилась накопилась явилась сизая тайная послушная ярая туча в знойных слепых густых молниях.
И вначале стало слепо от частых бешеных тугих сыпучих знобких молний, а потом темно от ливня глиняного тяжкого длинного душного.
И стала тьма текучая глиняная и только молнии освещали тьму эту быструю колодезную.
И тут ливень глиняный тесный избыточный упал на колоколенку и умертвил огонь её.
И тут стала тьма.
Но были молнии блескучие и я увидел мать свою Анастасию в ливне и бросился к ней и она помогла мне в ливне темном залезть цепко подняться на одинокое спасительное дерево смоковницу и тут я встал в ветвях мокрых сразу раждающих плод минуя листья и завязи…