Зенит
Шрифт:
Чуть не подскочил я от радости: как созвучно моим мыслям! Жаль, не слышит Колбенко! Молодец Шиманский! Но это так естественно, по-человечески, что любая похвала показалась бы неуместной. И я мог сказать только одно, обобщенное, без личности:
— Хорошие мы с тобой люди, Хаим.
— Ха! Ты равняешь меня с собой! Что я? Как говорил мой отец, я — бедный еврей.
— Не прибедняйся. Ты богатый человек. Душевно.
— Какая цена этому богатству?
— Ему нет цены.
Видимо,
— Как думаешь, они прилетят?
— Вряд ли.
— Знаешь, мне хочется сбить хотя бы одного стервятника здесь… под Ландсбергом. Я мог бы думать, что сбило мое орудие. Как ты назовешь такое желание?
— Естественным. Но лучше бы они не прорвались. Ты знаешь, что мы прикрываем.
— Думаешь, штаб на верхнем этаже. Он — под землей.
— В городе три госпиталя.
— Да, госпитали… О них я не подумал. Вернулся на КП.
Разговор с Даниловым не получался, никогда он не был таким невнимательным и в то же время придирчивым к подчиненным.
Девчатам было скучно у приборов, они шушукались, смеялись: весна, молодость! Комбат набросился на командира прибора:
— Масловский, что за базар? Раскудахтались, как куры. В небо смотрите!
Я спустился в приборный котлован, отвел земляка в траншею между ПУАЗО и дальномером.
— Витя, что цыгану испортило настроение?
— Любовь. Мне его жаль. Ничего у него не выйдет. Она неприступная. А хорошая пара была бы. Такая красавица!
Ревниво екнуло сердце.
— Ну, ты не облизывайся, как кот.
— Я уже облизался. У меня сын родился.
— У Глаши?
— А у кого же! Чудак. Я тут вчера на руках ходил перед девчатами от радости. А что она про тебя пишет! Поцелуй, говорит, Павлика за меня. Я даже заревновал. И решаю проблему: где тебя целовать — при людях или за теми вон кустами. Так голые же еще… Или тумака тебе дать? Что тебе больше нравится?
— Это ты от радости такой веселенький?
— А ты думал!
— Масловский! Черт возьми! Успокоите вы своих гусынь?
— Не узнать человека. Был как пластырь, стал как ерш. Как ни дотронешься — уколешься. — И весело крикнул: — Бабы! Ша!
— Вы что, командовать разучились? Я вас научу! Разболтались!
Действительно, не узнать комбата. Говорить с ним невозможно и не стоит, а то пошлет в «далекий табор». Да и интерес пропал: все объяснил Масловский. Обрадовал убеждением, что «ничего у него не выйдет, она неприступная». Нехорошо желать другу неудачи, да еще и радоваться этому.
Со мной настолько свыклись, таким своим я был в каждом отделении, что редко кто из младших командиров докладывал. Лика доложила:
—
Как всегда, подтянутая, юбка и гимнастерка старательно отутюжены. Давно заметили, что Иванистова, как никто, умеет так подогнать солдатскую форму, что она делается элегантной. Помогла в этом почти всем девчатам на батарее. Кумков так и называл их: «Даниловские модницы» — и хвалил за аккуратность.
Но сама Лика была непривычно настороженная — как испуганная лань. Казалось, прислушивается и озирается.
Я начал разговор — не с ней одной, со всеми, но тут же послышалась команда Данилова:
— Дальномер! Дальность до самолета над четвертым! А барражировал там не один истребитель — несколько.
До какого давать дальность? Однако Лика тут же выдала ее, а в благодарность получила:
— Не ловите ворон!
Я заметил, как довольно улыбнулась второй номер Галя Чуб; о ней девчата сплетничали, что она давно и безнадежно влюблена в командира батареи.
Между сообщениями про дальность и высоту Лика прошептала мне:
— Я хочу поговорить с вами.
Ее таинственность еще больше взволновала. Отвести ее от дальномера, как Шиманского от орудия, невозможно при такой бдительности Данилова. Ревнивый цыган может и на нее накричать, ведь позволил себе: «Не ловите ворон!» И на меня может взъесться. Полетят от нашей дружбы ошметки.
Раз, может, пять отходил я к орудиям, к прибору, на КП и возвращался назад, пока Масловский не шепнул предупреждающе:
— Не ходи к дальномеру, цыган кипит. Поговорить с Ликой, очень коротко, удалось во время обеда. При «готовности один» обед разносили к орудиям и приборам. Данилов позвал обедать меня, а сам на какое-то время скрылся, оторвал бдительное око от позиции. Я воспользовался этим: снова вскочил в короткую траншею. Лика догадалась и бегом бросилась ко мне, обратилась совсем не по-военному:
— Павел, переведите меня на третью… Очень неожиданная просьба.
— Почему?
— Хочу быть ближе к вам.
Можно было бы принять за признание. Но я не обрадовался, наоборот, встревожился. Неужели Данилов — деликатный парень! — так грубо домогается ее любви, что ей захотелось сбежать? В таком случае стоит перевести, по этой причине переводили. Но разве я могу донести Кузаеву или Тужникову на лучшего друга? Да и доказательств у меня никаких. Масловский, знавший, конечно, все нюансы их отношений, убедил в обратном: «Ничего у него не выйдет!» Тем более не скажешь: она хочет быть ближе ко мне. Попахивает поклепом на девушку. Да и самого поднимут на смех.