Зенитная цитадель. «Не тронь меня!»
Шрифт:
Прошло два часа, а орудие все стреляло. Столбы воды, огня и пара вставали теперь уже метрах в трехстах.
Время работало против плавбатареи.
Море раскачивало, швыряло «Квадрат».
На верхней палубе, по приказанию Мошенского, дежурили только три орудийных расчета из семи. Однако трудно сказать, кому было тяжелее — тем, кто находился на штормовом пронизывающем ветру и видел, как ложились в море разрывы тяжелых снарядов, или тем, кто не видел зловещих всплесков, но через равные промежутки времени слышал глухой разрыв очередного снаряда…
Была команда заниматься теорией стрельбы. Лейтенанта
— Нет, ты смотри, что делает, стерва… — прислушался к близкому разрыву Лебедев. — Хоть часы сверяй. Он, гад, небось заранее снаряды заготовил, по три штучки на каждый час.
— И считал небось кривым пальцем: «Ейн, цвей, дрей!» — пошутил, улыбнувшись в тонкие усики, Капитон Сихарулидзе — на батарее его звали Капитоша.
— А для тебя, Леша, у них отдельный снаряд помечен. И подписано: «Краснофлотцу товарищу Лебедеву от Гитлера лично», — попробовал кто-то поддержать шутку, но в общем-то бодрые слова воспринимались невесело.
— Ничего. Не успееть немец выпустить свой снаряд, Леша, аблазе ночь придеть, буксирчик пришлють… — успокоил Лебедева его дружок Алексей Воронцов. «Аблазе» в переводе с какого-то районного смоленского говора означало «потому что», «потому как». Так вот успокоил Воронцов друга: не успеет немец по Лебедеву персональный снаряд выпустить, «аблазе» — «потому что» ночь придет и буксиры батарею у немцев из-под носа вытянут.
Соответствующий своей фамилии наводчик из расчета Лебедева — крепкий, кряжистый Семен Здоровцев — происходил из потомственных рыбаков, на плавбатарею был призван из запаса. Здоровцев не любил много говорить. Сейчас, томясь неясностью и отсутствием работы, Семен Здоровцев неспешно курил, держа возле губ, в больших сильных пальцах, цигарку. Он не слушал, о чем говорили товарищи, и мыслями своими перенесся к родному дому, к жене, детям…
Еще разрыв… Стоя возле переборки, Здоровцев ощутил спиной, как загудела, задрожала броня, откликнувшись на только что погашенную морем силу снарядного взрыва.
— До ночи бы, братцы, дотянуть… — вздохнул кто-то из моряков.
Об этом же шел между командиром и комиссаром разговор в боевой рубке.
— Дотянем, Нестор Степанович! — убежденно сказал Мошенский.
Середа не ответил, слишком круты были его думы… Только что собирал он коммунистов и каждому из них дал задание — крепить, держать моральный дух, ободрять людей. Правда, по докладам, да и по личным наблюдениям все было в порядке. Не такой моряки народ, чтобы раскисать. Однако, строго говоря, симптомы неверия в то, что выстоим, уцелеем, были. И заметил их Мошенский.
Кормовой орудийный расчет старшины 2-й статьи Кузьмина переоделся в первосрочное обмундирование и на вопрос «почему» объяснил это морским законом, традициями.
Кузьмин, правда, сослался на мичмана Бегасинского. Дескать, боцман-то, старый морской волк, переоделся в выходное — вот, значит, на него глядя, и молодежь пожелала… Откуда Кузьмину было знать, что рано утром, обвязанный линем [7] , лазал боцман на бак, под волны, осматривать якорь-цепь и, понятное дело, промок до нитки. Потому-то и пришлось переодеться.
7
Линь —
Мошенский приказал «притормозить» морской закон. Заметил Середе:
— Морские традиции, Нестор Степанович, тоже оружие. А всякое оружие следует применять ко времени и к месту. Будет совсем трудно — сам дам команду переодеться в первосрочное. Сам новый китель надену. А пока разъясните людям: держаться и работать по-будничному!
— Сергей Яковлевич… — глухо сказал Середа, по обыкновению своему барабаня пальцами по штурманскому столику. — А может, наши овровцы… недооценивают обстановку? Может, мне дать радиограмму полковому комиссару Бобкову? Он на них нажмет, — глядишь, и вышлют буксир.
Мошенский внимательно взглянул на комиссара. Ответил не сразу:
— Нет, Нестор Степанович, не надо… Они понимают обстановку. Обещают помощь.
В рубке наступила тишина. «И все-таки, — думал Середа, — надо бы сообщить Бобкову… Мошенский перебарщивает. Оптимизм, выдержка — хорошо, но обстановка критическая. К ночи нас могут просто-напросто потопить…»
Воображение с готовностью рисовало картину разбитой, сидящей на мели плавбатареи… Подошедший буксир спасает оставшихся в живых, и в их числе его, Середу. И товарищ Бобков, неумолимый и грозный полковой комиссар Бобков, спрашивает на берегу: «Куда вы смотрели, товарищ Середа? Почему лично не проинформировали? Если бы я знал — принял бы экстренные меры, нашел бы выход!» А Середа, мокрый, растерянный, не знает, что сказать. Чем доказать, что был с командиром разговор?! Тем более если вдруг командира… Нет! К черту такие мысли! Середа постарался отогнать их. Он не боялся за себя, он допускал возможность и вероятность собственной гибели, но не мог, не имел права допустить, чтобы по его вине, из-за его нерасторопности погибла плавбатарея и люди, за которых он так же, как и Мошенский, отвечает. Он боялся попасть в положение бесхребетного, безынициативного руководителя…
Словно угадав его мысли, Мошенский сказал ободряюще:
— Продержимся, Нестор Степанович. Не сомневайтесь. Вот, взгляните на карту. Нас сносит со средней скоростью…
Оба склонились над картой.
…До темноты действительно продержались, хотя в сумерках снаряды ложились даже с перелетом. Прибежал радист, доложил радостно:
— Товарищ командир! К нам вышли «Дооб» и буксир! Через час верный «Дооб», раскачиваясь единственным, направленным в сторону «Квадрата» огоньком-ориентиром, медленно подходил к плавбатарее. С него прозвучал такой знакомый голос Иващенко:
— На «Квадрате»! Здоровеньки булы! Как дела?
— Порядок! А где буксир? — отозвался Мошенский.
— Не один — два буксира! Подойдут в точку рандеву! Как двигаться будем? Якорь оторвало или еще цел?
Якорь был цел, но стал помехой: попробуй отбуксируй корабль, когда он царапает дно. Да еще, по закону подлости, якорь сейчас не держит, ползет, а когда буксиры потянут — упрется…
После недолгого совещания решили расклепать якорь-цепь взрывом.
Волны хотя и несколько утихли, но были еще достаточно высокими, чтобы смыть с палубы в ночное море. Требовались добровольцы для подрыва.