Зеркало для Марины
Шрифт:
— Заходи! — я еще поднимался, когда Джена распахнула дверь. — Да не разувайся ты! Иди в комнату.
Подтолкнула меня в спину. Мягко. Не бойся, мол, иди. И я, не оглядываясь, почувствовал, как она пытается с этим касанием пролезть в меня. Я же, взбудораженный после схватки с Викой, ринулся навстречу. Зеркало мое сверкало где-то позади, а впереди ждал открытый разум Джены. Ведь чтобы увидеть, нужно быть готовым к тому, что увидят тебя.
И здесь, на самой поверхности, я нашел разгадку. Отдельные догадки наконец сложились в цельное
Я по прежнему не смотрел на Джену, но видел, как она обмякла, прислонясь к косяку. Я шагнул в комнату.
Марина сидела на стуле. Чуть ссутулившись, смотрела на меня прекрасными глубоко карими глазами. Волосы ее все так же кудрявились, а личико чуть осунулось по сравнению с урывками моей годовалой памяти.
— Папа… — выдохнула Марина, и у меня подкосились ноги, — ты пришел.
Она протянула руки, чуть привстала, а я, наоборот, не устоял и бухнулся перед ней на колени. Она смотрела на меня с высоты своего росточка — вытянулась, подросла, подросла! — а потом протянула руку и несмело притронулась к волосам.
— Папа, как ты поседел. А я тебя видела, во сне — вот совсем недавно. Ты еще стоял на лестнице в нашем подъезде и смотрел на меня так ласково…
Я обхватил тонкое тельце и прижал к себе. Она все так же гладила меня по голове. А я рыдал — из-за того, что в день, когда увидел — не нашел, а именно лишь увидел! — свою дочь, я ее тут же и потерял.
У меня не было дочери. У меня не было жены. Я жил в видении. Именно это я и узнал из разума Джены. Моей семьи никогда не существовало, и оттого было еще тяжелее, еще ужаснее обнимать эту хрупкую девочку, которую я так любил.
И да, возможно, я смог бы забыть об этом. Если бы не трепет листвы. Он прошуршал чуть слышно, едва-едва, когда я входил в комнату. И даже сквозь слезы, даже прижимая к себе тепло никогда не бывшего, но обожаемого мной человека, я видел ложь. Ветер, жестяной его звук — он все-таки был, шумел, нес меня по этому видению, которое так не хотелось покидать.
В конце концов, что мне мешает остаться здесь? Что мешает взять ее за руку, посадить в такси и просто уехать отсюда? Найти Настю и жить дальше той жизнью, которая когда-то была моей. Или — лишь казалась таковой?
Я не мог встать, потому что боялся принять решение. Сейчас, вдыхая запах своего ребенка, зарывшись в ее волосы и ощущая тепло ее ручек — именно сейчас у меня не было сил встать.
Сзади послышались шаркающие шаги. Джена.
— Пора, Кирилл. Пора выходить, — раздался ее тихий голос.
— Что пора, папа? — слова Марины звучали приглушенно из-за того, что губами она прижалась к
Я молчал, молчала и Джена. В последний раз я обнял дочь, так сильно, как мог. Она хихикнула. Я расцепил дрожащие руки. Внутри все тряслось, я не мог говорить. Лишь медленно отвалился от дочери и встал, опершись на руку.
Марина вопросительно смотрела на меня. Снизу вверх. Я повернулся к Джене, сделал шаг к ней.
— Пап, ты куда? — от этого голоса внутри что-то оборвалось. Я застыл, почти двинувшись в сторону той, реальной, жизни, которую я не знал, не помнил и даже не мог сейчас представить.
Марина смотрела на меня. Но не плакала. Просто смотрела, такая похожая на мать. Она была такая нежная… Такая настоящая.
— Джена, ты можешь просто… — я шептал, хотя знал, что это ни к чему. — Просто вытащить меня из этого видения?
— Нет, ты сам должен. Выйдешь за дверь — начнется жизнь. Или останешься здесь и все начнет угасать. Как тогда в торговом центре.
Голова моя звенящей банкой на палке повернулась к ней.
— Но почему?
— Папа, тебе надо куда-то идти? — раздался голосок Маришки.
Боже, зачем, зачем это все? Почему именно так?! К чему все это?! Зубы под сжатым замком челюстей ныли от напряжения, и я ощущал — вот, еще немного и будет истерика, крик, взрыв. Марина начала плакать и я повернулся к ней.
— По-другому ты бы не проснулся, Кирилл. Ну же, ты почти сделал это, — Джена говорила это спокойным, размеренным тоном, не замечая ни моих стонов, ни тихонького плача Марины.
Я был посередине. Я смотрел на свое отражение в стекле ночного окна. Там стоял мужчина тридцати пяти лет, с лицом, уже изможденным этой непонятной, так и не ставшей более ясной, жизнью. Как и многие другие — мужчина перед выбором.
Что ждет меня здесь? Краткая иллюзия счастья? Но кто-то в этой иллюзии всегда будет ждать меня.
А что ждет меня там? Новая, честная и пробужденная жизнь? И, наверняка, одинокая.
— Пора, — снова Джена. — Просто иди к двери.
Я в последний раз окинул взглядом Марину, издали, одними глазами погладил ее, прошелся по волосам, прелестному заплаканному личику.
А потом икры мои напряглись, руки дернулись вперед, и я сделал два резких шага. К дочери, которой у меня никогда не было. Схватил Марину за руку, ощущая, как в низу живота всколыхнулись красные искры. За мгновение до перехода я успел крикнуть, чтобы она закрыла глаза…
В парке пахло весной. Хрустальная зелень травы только-только пробивалась из-под зимней земли. Марина смотрела на меня, а я смотрел на нее. И не хотел отпускать маленькую руку.
— Пошли найдем маму, — сказал я после того, как в ушах перестали трещать жестяные листья. — Она должна быть где-то рядом.