Зеркало из прошлого

Пономаренко Сергей Анатольевич

– Господа, прекратите! – обидчиво воскликнула Анна. – Я читала вам не из желания продемонстрировать искусство декламации, а чтобы узнать ваше мнение – что хотел сказать автор столь неоднозначной концовкой повести? И каким, по вашему разумению, должно быть продолжение сей драматической истории?

– Лучше об этом спросить у самого автора, – с ехидцей произнес Артем и тут же хлопнул себя ладонью по лбу – мол, только что вспомнил. – Виноват – запамятовал, ведь Иван Сергеевич уже давно почил навеки на кладбище в пригороде Парижа.

– Артем, порой вы несносны! – раздраженно заметила Анна. – Это не делает вам чести!

– Береги

честь смолоду! – тут же подхватил Артем. В упор глядя на девушку, он заметил, как обидчиво дрогнули ее губы. – Великодушно простите, Анна! Да, я не такой, но другим мне не быть! – с вызовом произнес он и повернулся к своим товарищам: – Что скажете вы – мои умные друзья по творческому цеху?

– Не паясничай! – зло отозвался Александр и нежно посмотрел на Анну. – Неоднозначность окончания повести придает ей дополнительную прелесть, и не следует углубляться – это как вино: приятный вкус, послевкусие и… вы о нем забыли. Содержание – мистика, магия, колдовство, о них лучше не знать и с ними не сталкиваться.

Артем вдруг резко выбросил руку в сторону Александра, выставив указательный палец, словно целился в того из пистолета, и продекламировал:

Песнь торжествующейЛюбвиДано не каждому понять.Ты можешь сжечьВсе кораблиИ душу дьяволу отдать,Пройти короткий путьЗемлиИ ничего не осознать [2] .

– Даже за любовь душу не стоит отдавать! – Анна недовольно притопнула ножкой. – Скажите лучше вы, Платоша!

2

Стихотворение киевской поэтессы Майи Голодович, написанное для этого романа.

Двадцатидевятилетний Платон сжал узкие губки на круглом лице с россыпью веснушек на щеках, нахмурил светлые, почти сливающиеся с кожей брови. Он был старше всех здесь присутствующих, но в силу своего скромного положения предпочитал в основном отмалчиваться, а свою точку зрения высказывал, лишь когда непосредственно к нему обращались.

– Задали вы задачку, Анна Дмитриевна! Смею отметить – необычный сюжет для Ивана Сергеевича! Ведь он больше писал о возвышенной любви и охоте, а тут жуткая мистика. Муций стараниями слуги-колдуна становится живым мертвецом, яко упырь, – допустим и такое. – Платон задумался. – Но как мертвец может быть живым? Даже если он передвигается, издает звуки, он все равно не живой, а мертвый! Выходит, и чувств у него не должно быть, как у живого, и любить Валерию он не сможет. Сыгранная им музыка впечатлила Валерию, вот она ее и запомнила. К вашему сведению, Анна Дмитриевна, я ведь тоже запоминаю мелодию с первого раза и могу ее сразу наиграть. – И он добавил вкрадчиво: – Если желаете, проведем испытание.

– Невелика заслуга повторять уже известное, ты же не попка-дурак. – Александр смерил презрительным взглядом Платона. – Ты занимаешься сочинительством музыки – вот и сочини свою песнь

торжествующей любви!

– Прекрасная идея! – загорелась Анна и с мольбой заглянула в глаза Платона: – Ведь вы сможете, Платоша?

Тот задумался, затем встал и, ничего не сказав, стал подниматься по ступенькам к выходу из грота. Всем было ясно, что он принял вызов и прислушивается к чему-то зарождавшемуся внутри него. Анна и остальные молодые люди последовали за ним.

Снаружи дул неистовый холодный ветер, мгновенно растрепавший редкие волосы Платона, его лицо раскраснелось. Не оглядываясь, спешным шагом, словно боясь не успеть, Платон поднялся к застекленной беседке, в сером свете ненастной погоды утратившей присущий ей молочный цвет. Сжавшись под порывами ветра, рукой придерживая шляпу на голове, Арсений, следуя за уверенно двигающимся Александром, невольно глянул вниз – по обычно спокойному, с темно-синими водами Майорскому пруду ходили волны непривычного свинцового цвета.

Внутри беседки было тепло и уютно. Платон присел к белому роялю, стоявшему посредине, и, задумавшись, застыл. Вошедшие вслед за ним молодые люди шумно рассаживались на ажурных белых стульях. Аня села ближе всех к Платону и внимательно наблюдала за ним. Наконец Платон уверенным жестом поднял крышку, и длинные тонкие пальцы пианиста, совсем не сочетающиеся с его неказистой внешностью, легко пробежались по клавишам.

– Песнь сочинить не обещаю, а вот передать свое впечатление от повести, воплотив его в музыку, пожалуй, смогу. Извольте!

Мелодия, которую он играл, была печальной, уводящей мысли вдаль, и необычно трогательной. Она находила в душе каждого нечто сокровенное, потаенное – и несбыточное. Закончив играть, Платон остался сидеть с закрытыми глазами.

– Браво! – воскликнула Анна с повлажневшими глазами и захлопала в ладоши. – Превосходно! Неужели вы это только что сочинили?

Все, за исключением Артема, восторженно захлопали. Презрительно улыбаясь, Артем резко поднялся:

– Где тут торжество любви? Нытье и жалобы! – Артем раскатисто захохотал. – Скорее, это песнь отвергнутой любви!

– Зачем вы так, Артем? – осуждающе произнесла Анна. – Эта музыка великолепна! К сожалению, как правило, amour [3] всегда прекрасна и несчастна. Платоша, вы не могли бы еще раз это сыграть?

Платон, продолжавший сидеть с отрешенным видом, с закрытыми глазами, резко их открыл, словно проснулся, и растерянно огляделся по сторонам, не понимая, где он и зачем тут оказался.

– Платоша, сыграйте нам еще раз то, что вы играли, – повторила просьбу Анна.

3

Любовь (фр.).

Взгляд Платона стал осмысленным, глаза прояснились, и его пальцы быстро забегали по клавишам рояля, однако мелодия, которую он то наигрывал, то резко обрывал, была совершенно другой.

Он остановился, растерянно и печально посмотрел на Анну:

– Похоже, я не смогу – забыл мелодию! Не знаю, что со мной произошло…

Артем саркастически рассмеялся:

– Наш музыкальный гений оказался не гением!

Анна бросила на него осуждающий взгляд и попросила Арсения:

– Помогите мне.