Зеркало вод
Шрифт:
— Только сами мы давно об этом забыли.
— Существуют, конечно, и другие символы революции. Мои молодые друзья ориентируются на более современные образцы, но для такого старого либерала, как я, ваша Декларация прав человека — величайшее достижение человечества.
Стряхнув пепел сигары за борт, он повернулся к Ирен и тихо сказал:
— Здесь орудует гестапо плюс инквизиция.
Этот разговор ничем не отличался от тех, какие вели другие французы с другими Хосе. Постепенно туристы поняли, что ономастов связывает нечто большее, чем дружба. В условиях диктатуры их общество служило прикрытием
— У меня создалось впечатление, что они используют этот круиз как предлог, чтобы объехать острова и встретиться со своими единомышленниками, — сказал Жан-Мари, который постучался к девушкам, желая поделиться своими мыслями относительно Хосе. Он говорил тихим голосом, что делало их всех похожими на заговорщиков. Впрочем, это не мешало каждому заниматься своим: Жюдит, сняв лифчик и повязав грудь шарфом, вертелась перед зеркалом, Софи продолжала покрывать черным лаком ногти на ногах, Моника писала что-то на открытках, купленных в порту, а Ирен изображала мадам де Рекамье — лежала на верхней койке, слегка изогнувшись, и было непонятно, дремлет она или слушает их беседу.
— Кто из них руководитель? — спросила Моника.
— Держу пари, это профессор, — сказала Софи.
— Нет, — сказала Жюдит, — скорее, тот худой, нервный.
— Наполовину аргентинец?
— Ах, он и тебе сообщил об этом?
— А может быть, старый адвокат? — предположила Моника.
Ирен подумала об актере.
— У них есть один красавчик, не знаю, как вам его описать.
— Не трудись, — сказала Жюдит. — Стоит ему улыбнуться, и ты таешь.
— Он актер.
— Он так хорош собой, — продолжала Жюдит, — что ему под стать только одна Софи.
— Но ты не знаешь моих вкусов, — сказала Софи. — Позволь уж мне самой выбирать.
И она с удвоенным усердием стала мазать лаком ногти. Когда она вытянула ногу, мягко обозначились мышцы бедра.
Ирен подумала, что ни один мужчина не мог бы остаться равнодушным к этому совершенному телу.
— У меня такое впечатление, — сказал Жан-Мари, — что вы не на шутку заинтересовались этими Хосе. И похоже, каждая уже сделала свой выбор — знаю я вас.
— А что еще прикажешь делать на этом чертовом корабле? — парировала Жюдит.
— Итак, французские мальчики вас не вдохновляют? Заметьте, я вовсе не осуждаю вас. Жюльена, нашего руководителя, крепко прибрала к рукам жена, эта ревнивая особа. Лоран — славный малый, но, видимо, из богатой семьи и слишком благовоспитан. Бернар…
— …грустный, потому что он бретонец, — хором подхватили девушки.
— А ты, — сказала Жюдит, — ты странная личность. Не знаю, к какому типу людей тебя и отнести.
— Меня? Я дилетант. Прожил два года на Таити. Затем понял, что, если я оттуда не смотаюсь, мне крышка. Там человеку доступны все пороки. Очень скоро перейдешь на девочек, потом на мальчиков. Я вернулся во Францию, нашел работу в экспортной фирме. Живу возле Зимнего цирка, мне там очень правится. Я люблю сидеть в бистро, которое облюбовали клоуны и акробаты. В цирке меня беспрепятственно пускают за кулисы.
— Кончится тем, что ты заведешь роман с наездницей или воздушной акробаткой, — сказала Жюдит.
— Почему бы и нет? Я ведь со всеми перезнакомился. Самая интересная женщина,
— Послушай, — прервала его Ирен, — я уже слышала этот анекдот, но только в нем фигурировали два летчика.
Жан-Мари не обратил внимания на ее колкость и продолжал:
— Соседство цирка сказывается на всем квартале. Неподалеку от цирка живет один человек, к которому я захожу играть в карты или в какую-нибудь дурацкую игру, например в лото или в лошадки. Он передвигается в кресле на колесиках. Это бывший человек-пушка. Не понимаю только, почему говорят «человек-пушка», а не «человек-снаряд». Однажды он упал мимо сетки и сломал позвоночник. Он зарабатывает себе на жизнь, штампуя конверты. Только вдумайтесь — человек, который совершал воздушные полеты.
— И общение с ним не угнетает тебя?
— Нет. Он довольно жизнерадостный.
— Что ни говори, ты избрал странный образ жизни, — сказала Ирен. — Контора и цирк — одно с другим как-то не вяжется.
— Не будь цирка, я подох бы со скуки.
В следующем порту их опять встречали дети, которые ныряли за монетами. И опять автобус ждал Хосе на набережной. Они пригласили нескольких французов поехать вместе с ними в знак дружбы, а быть может, потому, что им было выгодно появиться здесь в обществе граждан страны, издавна считавшейся родиной демократии. Ели они на банановой плантации. На встречу с Хосе собралось так много людей, что она превратилась чуть ли не в митинг. Профессор произнес речь, в которой прозвучало много слов с окончанием на «cion». Тем временем адвокат старательно ел. Он жевал медленно, но без передышки.
Туристы осмотрели плантацию. Банановые пальмы были в цвету.
— Вот это зрелище! Девушкам сюда следовало бы вход запретить, — сказал балагур-профессор.
И только тут все обратили внимание на то, что цветы банановых пальм напоминают огромные фиолетовые фаллосы.
Некоторые туристы делали снимки. В группе было два или три человека, которые фотографировали все подряд.
— Чтобы потом все это долго снилось, — сказал профессор.
На обратном пути старый адвокат закурил в автобусе сигару, к явному неудовольствию французов. Мартина, жена руководителя группы, рассердившись, стала громко возмущаться, надеясь, что ее замечания дойдут по адресу, но адвокат, погрузившийся в какие-то свои мысли, невозмутимо продолжал дымить, разглядывая проплывающие за окном горы и долины.
Софи и актер сидели рядом. Актер говорил без умолку, и Софи, похоже, внимала ему.
— Ну вот, — сказала Жюдит, — кажется, идеальная пара и складывается.
— Складывается, — повторил за ней Жан-Мари свистящим шепотом.
— Они времени зря не теряют, — добавила она. — А мы-то, неужели мы так и останемся за бортом?
— Ты решила найти замену Крике? — спросила Ирен.
— Нет, но, поскольку он покидает меня на лето и едет с мадам и детьми в Сабль-д’Облон, я пригрозила ему не упускать случая, если таковой представится. Впрочем, похоже, его это не волнует.