Жан Баруа
Шрифт:
Зежер. Я не написал еще, но материалы собрал.
Порталь. О чем?
Зежер колеблется, пристально глядя в лицо Порталю.
Затем обводит невозмутимым взглядом лица присутствующих, на которых написано выражение почтительного любопытства. Разжимает губы.
Зежер. Вот о чем.
Его голос – тягучий, почти без интонаций – мог бы показаться мягким, если бы не странный звук на концах фраз, звук сухой и резкий, напоминающий стук ножа гильотины.
Я полагаю, что нам следует подобрать статьи первого номера так, чтобы они не оставляли ни малейшего сомнения
Оглядывает собравшихся и читает в их глазах одобрение.
Я, со своей стороны, намерен дать статью, которая в некотором роде предварит остальные. Я ограничусь развитием одной, главной мысли: поскольку единственной логической предпосылкой для изучения человека мы считаем знание условий, в которых он живет и развивается, то новая философия – единственное учение, способное' обновить философскую мысль, – должна опираться на биологию, должна соответствовать уровню наших знаний и месту человека в природе; помимо всего прочего, эта философия обладает тем преимуществом, что ее развитие далеко не закончено, ибо она непосредственно вытекает из состояния современной науки; она черпает свои аргументы исключительно из области фактов, поддающихся проверке, а потому зависит от прогресса науки и будет совершенствоваться вместе с нею.
Порталь. Вот мысль, способная отвратить от нашего журнала девять метафизиков из десяти…
Зежер (язвительно).Это нам и нужно!
Арбару (пользуясь случаем).Было бы хорошо, если б каждый из нас мог сообщить вкратце о своих планах уже сейчас… Мы еще сегодня составили бы первый номер журнала. Как ты считаешь, Баруа?
Баруа (он чем-то озабочен).Ну да, конечно!
Арбару (просто).Я уже набросал статью страниц в тридцать о движении коммун в двенадцатом веке; я там провожу аналогию с социальными волнениями последних пятидесяти лет. А вы, Крестэй?
Крестэй стоит, прислонившись спиной к камину, в несколько картинной позе; но как только он начинает говорить, его взволнованный голос, горящий взгляд, порывистые движения приковывают к себе внимание.
Крестэй. Я хотел бы снова рассмотреть вопрос об «искусстве для искусства»… Знаете, в связи с недавним манифестом Толстого. Показать, что сплошь и рядом этот вопрос ставится неверно, потребовать, чтобы за художником было признано право, больше того – долг – посвятить себя лишь одной цели: поискам прекрасного, ибо творчество – результат чистого вдохновения. В то же время я постараюсь примирить обе стороны, доказав, что полезное – неизбежное следствие прекрасного. Художнику, пока он творит, незачем думать об общественномзначении своего творчества.
Зежер (слушает с большим вниманием).Это целиком относится и к ученому.
Крестэй. Да, и к ученому. Художник стремится к красоте, ученый – к истине: это – две стороны медали. Человеческой массе остается лишь применяться к тому, что они откроют… (надменно)…и сообразовываться с этим в своей повседневной социальной жизни.
Зежер. Совершенно верно.
Баруа (Крестэю).Вы, верно, возьмете на себя
Крестэй (с улыбкой).Нет, предоставляю это вам.
Баруа (весело).Согласен! Я думал о ней, слушая вас. Мне кажется, мы можем кое-что из нее извлечь: объяснить, почему мы избрали ее своим эпиграфом, какие главные стороны нашего начинания она выражает.
Крестэй. Это уместно сделать как раз в первом номере.
Баруа (с заблестевшим взглядом).Правда?
Порталь. Что еще за цитата?
Арб ару (ворчливо).Вы ведь опоздали.
Порталь. Объясните нам свою мысль, Баруа.
Зежер. Да, да, объясни.
Баруа (улыбаясь все радостнее по мере того, как говорит).Я снова прочту текст, слово в слово: «Что-то неведомое проснулось в мире…»
Что это встрепенулось, очнувшись от сна? Вечно живая мысль человека, прогресс… Вы видите ее движение вперед… Кипит титаническая работа, в которой воплощен труд каждого из нас, все порывы, доведенные до конца… Это движение таит в тебе ключи от всех тайн, еще не разгаданных нами, все истины будущего, сегодня еще сокрытые от нас, но которые, когда придет время, раскроются одна за другой, как пышные цветы, под испытующим взором человека!
Крестэй. Воспоем гимн прогрессу!
Баруа (ободренный, все сильнее увлекаясь своей импровизацией).Я скажу еще: среди нас есть люди, обладающие даром предвидения, они различают то, что еще недоступно другим. Это к ним обращает свой призыв Ламенне:
«Сын человеческий! Поднимись к высотам и объяви нам, что ты видишь!»
Здесь я нарисую картину будущего, как оно представляется нам… «Объяви, что ты видишь»…
Я вижу: с чудовищной быстротой растет власть золота; оно подавляет все самые законные устремления и держит их под гнетом тирании…
Я вижу: всколыхнулся трудовой люд, нестройный гул его голосов доносится все яснее сквозь гром фанфар парадного шествия политических партий, которые до сих пор безраздельно владели вниманием общества…
Я вижу: большинство – темное, одурманенное иллюзиями, жаждущее достатка и благоденствия – упорно выступает против меньшинства, ослепленного своим положением, еще могущественного в силу существующего порядка вещей, но чье влияние непрочно, ибо опирается лишь на власть капитала. Итак – повсеместная осада капиталистического строя, иначе говоря, социального порядка всего современного мира, так как ныне во всех цивилизованных странах господствует один и тот же строй, осада грозная, невиданная в истории, которая неотвратимо закончится победой, ибо она – взлет новых сил, бьющая ключом неистребимая энергия человечества, яростный протестпротив усталого, угасающего, – измельчавшего мира!
Ролль (неожиданно, хриплым от волнения голосом).Браво!
Все улыбаются.
Баруа стоит, опьяненный мерным звучанием своего голоса; взгляды друзей, обращенные к нему со всех сторон, возбуждают его; он стоит, расставив ноги, выпятив грудь, высоко подняв голову; его мужественное лицо дышит решимостью, глаза смотрят вызывающе и радостно; каждая жилка в нем натянута, как струна…
Давно уже он не испытывал такого упоения собственным красноречием.