Жан Оторва с Малахова кургана
Шрифт:
Надо всем плыл громкий прерывистый звук фанфар, поющих с каким-то бешеным воодушевлением:
…Трах, и снова пронесло… Шакалье наше ремесло!Это был марш его полка!
Сердце у Оторвы забилось так, что, кажется, могло прорвать грудную клетку, в ушах стоял звон, перед глазами запрыгали искры.
Это французская армия! Его товарищи и штаб вот-вот сунут голову в дьявольский капкан!..
Давай же, давай, Оторва, время торопит! Фитили во мраке подвала отсчитывали
Страшная смерть поглотит их всех, не различая ни возраста, ни чина, ни пола. Старых ворчунов и юных усачей, увешанных орденами генералов и простых солдат, и мамашу Буффарик, и Розу, милую его подружку.
— Тысяча чертей, скорей же! — рычал зуав.
Он навалил на подрывные шашки все остатки пороха, которые мог собрать, стараясь при этом направить взрыв на нижнюю часть двери.
Наконец все было готово! Наш герой с трудом перевел дыхание, он взмок от пота, но теперь от него требовалось лишь одно — поджечь хитроумную адскую машину.
Чтобы уменьшить хоть немного — о, совсем немного — смертельную опасность, которой он себя подвергал, он решил поджечь самый конец пороховой дорожки.
Поскольку у него не было спичек — большой редкости в ту пору, — он пользовался огнивом и кремнем. Быстро запалив кусочек трута [126] , подул на него, чтобы тот лучше разгорелся, нащупал нижнюю ступеньку, нашел пальцами крупинки пороха и решительно, ни секунды не колеблясь, положил на них раскаленный трут.
126
Огниво — полоска стали для высекания огня из очень твердого камушка — кремня; от высеченной искры воспламенялся приложенный к кремню трут — фитиль или высушенный гриб-трутовик.
П-ш-ш-ш!.. Вспыхнул яркий огонь, раздалось шипение и пронзительный свист.
Огонь молниеносно взбежал зигзагом по каменным ступеням, достиг площадки, и в ту же секунду вслед за ослепительной вспышкой раздался раскатистый грохот. Свет, огонь и дым заполнили всю верхнюю часть погреба, и в то же время произошел сильнейший выхлоп газа.
Оторва не успел отскочить. Единственное, что ему удалось, — это прикрыть руками лицо. Словно подхваченный ураганом, он покатился кувырком, оглушенный, быть может, убитый взрывом.
Прошла минута — зуав не шевелился.
Но дверь была выбита. И из погреба теперь образовался выход. Там наверху слышалось какое-то движение… кто-то бежал… несколько зуавов… у одного в руках факел… впереди Буффарик.
Старый сержант наткнулся на неподвижное тело. Он узнал друга, и из его груди вырвался не то рык, не то рыдание.
— Оторва!.. О-о, несчастный!
Маркитант взял Жана на руки, как ребенка, и понес с криком:
— Ты не умер… Мой голубок… О, тысяча чертей… ты не умер… скажи хоть слово…
И Оторва едва прохрипел угасающим голосом:
— Под домом… мина… двадцать тонн… пороха… все взлетит на воздух… спасайтесь, кто может… я рассчитался… прощай…
Буффарика, известного своей отвагой, от этих слов
Он еще крепче охватил тело своего друга и с криком стал подниматься по каменной лестнице:
— Тревога! Тревога! Дом сейчас взлетит…
Его товарищи уже бежали по коридорам, вызывая всюду страшную сумятицу.
Отовсюду неслись тревожные возгласы:
— Тревога!.. Тревога!.. Дом сейчас взлетит!
Буффарик вытащил Оторву на улицу — молодой человек оставался неподвижен и безгласен, как труп, руки его оказались ужасно обожжены, борода опалена, ожоги имелись и на лице, под вспухшими веками не было видно глаз. Его трудно было узнать.
На крики сержанта прибежали, предчувствуя несчастье, мамаша Буффарик и Роза. Увидев Оторву, девушка издала душераздирающий вопль:
— О-о-о, Жан… мой бедный Жан! Вот как нам суждено было встретиться!
— Он спас нас всех!.. Еще раз спас… ценой своей жизни! — сквозь рыдания с трудом произнес старый вояка. — Иди сюда, Роза, дитя мое… Давай положим его туда, под этот платан [127] .
— Иду, отец… Иду! Мы спасем его, правда?
Мамаша Буффарик, женщина энергичная и хладнокровная, не теряя времени принесла брезентовое ведро с водой и чистые бинты, чтобы тут же сделать первую перевязку.
Роза поддерживала голову раненого, которого Буффарик нес сквозь толпу убегавших во все стороны солдат.
127
Платан — род больших деревьев с широкими (на Юге) или пирамидальными (в Северной Америке) кронами.
Тревога распространялась с молниеносной быстротой, вызывая то невыразимое словами смятение, ту панику, которой поддаются порой даже самые закаленные в боях войсковые части.
Полуодетые, многие босиком, зуавы бежали, унося провиант, подхватив свои мешки, путаясь в амуниции [128] . Звякали бидоны, гремели ведра, звенели котелки, кричали люди, фыркали лошади — словом, суматоха поднялась такая, что со стороны это было бы ужасно смешно.
Доктор Фельц выскочил из лазарета с криком:
128
Амуниция — полное снаряжение военнослужащего, включая вооружение.
— Раненые! Раненые! Помогите, ребята!
Ну и ну — ведь правда, забыли о раненых!.. К счастью, ненадолго.
Солдаты возвратились бегом, чтобы спасти своих несчастных изувеченных товарищей. Ведь это святая заповедь! Солдаты готовы пройти сквозь огонь, броситься на тройной ряд штыков, пренебречь смертельной опасностью, но свой долг они выполнят.
Раненых эвакуировали невероятно быстро и в то же время бережно и осторожно.
Тем временем генералы, полковники, штабные офицеры вышли, сохраняя спокойствие, из зала, где они заседали. Последним покинул его маршал, которого вынесли на матрасе четверо зуавов.