Жан, сын Флоретты. Манон, хозяйка источников
Шрифт:
Любительница пения уже орудовала молотком и долотом в просторной кухне, ловко открывала ящики и вынимала предметы домашней утвари, которые девочка вешала на вбитые в стену гвозди.
Перенеся весь груз, они стали поднимать кровати в небольшие комнаты второго этажа, что оказалось делом нелегким и долгим из-за узкой винтовой лестницы.
Потом красивая женщина объявила:
– Милый мой Жан, тебе нужно отдохнуть…
– С удовольствием, – согласился горбун, – я даже считаю, что уже пора отдать должное Бахусу, то есть, если вам так больше
Они уселись втроем под навесом из виноградных лоз, и женщина откупорила бутылку белого вина, зажав ее между коленей.
– Какой у вас чудный голос. Никогда, даже в церкви, мне не доводилось слышать, чтоб кто-нибудь так хорошо пел! – сказал Уголен.
– Не только вы пришли в изумление от ее голоса, – улыбнувшись, отвечал горбун. – Она исполняла партии в операх «Лакме», «Если бы я был королем», «Манон»… [19]
Уголен впервые слышал эти названия, но восторг его от этого не стал меньше.
19
Речь идет об операх Л. Делиба, А. Адана и Ж. Массне.
– Держу пари, – сказал он, – она пела перед публикой!
– Разумеется! В битком набитых залах.
Это была сущая правда. Однако горбун умолчал о том, что все эти залы находились в Сайгоне, в Дакаре или в провинциальных городах.
– Это было несколько лет тому назад, – скромно призналась певица. – Теперь у меня осталась только половина моего голоса…
– Половина? – поразился Уголен. – Каким же он был…
– Изумительным, неповторимым! – прервал его горбун. Вершиной ее карьеры стала «Манон». Вот почему мы назвали так дочку, которая, может быть, когда-нибудь будет такой же талантливой.
Девочка улыбнулась, опустила голову и стала раскачиваться на стуле; ее мать разливала вино по стаканам.
Погонщик мулов смотрел на сосновые леса, поднимающиеся до верхушек холмов по отвесным каменистым обрывам.
– Что и говорить, красиво! Дорога ужасная, но это того стоит. Здесь так дышится! – покачав головой, проговорил он.
– Дыхалке здесь хорошо, – подтвердил Уголен. – Воздух прохладный, но отличный!
– По-моему, это уголок рая на земле! – вымолвил горбун.
Пришло время прояснить ситуацию, не выказывая, однако, слишком большого интереса.
– Значит, вы потому и сняли этот старый дом?
– Я не снимал, – улыбнулся горбун.
– Вы его купили?
– Нет. Не снимал, не покупал, и тем не менее я у себя дома!
– Вы, случайно, не Жан, сын Флоретты? – хитро спросил Уголен.
– Точно, меня зовут Жан, а мать звали Флореттой. Но мое полное имя – Жан Кадоре.
– Если бы вы родились здесь, как ваша матушка, то звались бы Жан, сын Флоретты.
– Как красиво! – вставила певица. – Великолепное название для песни или даже для комической оперы!
– Значит,
– Нет, – ответил Уголен, – но хорошо знал ее брата, Мария, по прозвищу Пико-Буфиго, мы были приятелями, я ходил за покупками для него в деревню…
– Я его только один раз видел, и то давно, – сказал горбун. – Помнится, он был каким-то нелюдимым, но я благодарен ему за то, что он оставил эту ферму моей матери, а она, в свою очередь, оставила ее мне!
Хотя и до этого все уже было ясно, Уголен еще сомневался и на что-то надеялся, но теперь сомнений не осталось: это был наследник, владелец, и он не собирался продавать свое имущество, по крайней мере сразу…
Горбун, высоко подняв стакан с вином, торжественно произнес:
– Я пью за матушку-природу, за благоухающие холмы, я пью за цикад, за сосновый лес, за ветерок, за тысячелетние скалы, я пью за лазурное небо!
В свою очередь и Уголен поднял бокал:
– За ваше здоровье! – только и смог он вымолвить.
Пока они выпивали, послышался какой-то грохот, цоканье вперемежку с железным лязгом. Мулы, которым надоело ждать, развернули пустую подводу и рысью побежали вниз по дороге.
– Подлые твари! – рявкнул погонщик. – И так каждый день! Это все маленький, самый вредный из них! Простите меня, дамы и господа… До завтра!
Ругаясь на чем свет стоит, он стремглав бросился вслед за пустой подводой, которая наскакивала, как тигр, на обезумевших от ужаса мулов.
«Он сказал „до завтра“. Значит, доставит еще кое-что», – размышлял Уголен.
Ему было не по себе: еще одна порция мебели будет означать, что они решили обосноваться здесь навсегда.
Между тем рыжая женщина снова наполнила стаканы вином и как ни в чем не бывало уселась на полу, обхватив перекрещенными руками свои икры и уткнувшись головой в колено мужа.
Девочка продолжала выбрасывать в открытое окно старую обувь, лохмотья, обломки штукатурки.
– Вы уже бывали здесь? – поинтересовался Уголен.
– Только раз, – ответил горбун, – с отцом, больше двадцати лет назад. Мы по холмам дошли сюда из Креспена. Но я побывал здесь на той неделе, чтобы посмотреть, в каком состоянии дом. Так вот, прошло двадцать лет, а я отыскал все тропинки!
– Ты самый настоящий почтовый голубь, – нежно проговорила его жена.
– У меня дар – память на места! Я безошибочно узнаю их, – сказал он, весело потирая руки.
– Значит, вы решили всей семьей провести здесь каникулы?
– Эти каникулы продлятся до моей смерти, – отвечал горбун.
Уголен с беспокойством вытаращил на него глаза.
– Да, именно под сенью этих сосновых лесов желаю я провести в благодати и радости все те дни, которыми Господь одарит меня, – значительно проговорил горбун.
– Вы не боитесь, что дом рухнет на ваши головы?
– Ни в коем случае! Дом гораздо крепче, чем вам кажется, впрочем, я собираюсь его отремонтировать, завтра мне доставят штукатурку и цемент.