Жан Жорес

Молчанов Николай Николаевич

Депутат Кармо

Директор шахт в Кармо Юмбло еще никогда не видел своего патрона, маркиза Луи де Солажа в такой ярости. Постоянно красноватое от вина лицо маркиза на этот раз приобрело цвет спелого помидора. Кавалер ордена мальтийских рыцарей, депутат палаты, один из столпов парламентской правой, неограниченный хозяин судеб тысяч рабочих, перед которым трепетали местные духовные и светские власти, потерял самообладание из-за простого слесаря, работавшего на его шахте!

— До чего мы дожили! — ревел взбешенный маркиз, выслушав доклад директора об истории с Жан-Батистом Кальвиньяком. Этот рабочий еще раньше попортил маркизу немало крови; три месяца назад он был избран мэром Кармо вопреки всем

усилиям людей маркиза, не сумевших, как обычно, провести на пост мэра своего человека. Но мэру необходимо работать в мэрии, и г-н Юмбло докладывал, что несколько раз Кальвиньяку разрешали оставлять работу в шахте. Но этого ему оказалось мало. Только что делегация профсоюзной палаты потребовала от администрации, чтобы Кальвиньяк получил право отлучаться с работы три-четыре раза в неделю в то время, которое «господин мэр» сочтет удобным, для выполнения своих обязанностей.

— Почему я должен платить рабочему, если он не работает? — кричал маркиз. — Чтобы быть мэром, надо иметь ренту, черт возьми! Уволить…

Охваченный возмущением маркиз явно потерял ориентировку и не подумал о возможных последствиях. Ведь еще три года назад шахтеры Кармо были так послушны: они провалили на выборах Жореса, который явно становился социалистом. Но за последний год рабочих словно подменили. Трижды они вступали в конфликт с администрацией. Профсоюз шахтеров, возглавляемый тем же Кальвиньяком, вел себя очень решительно, а рабочие дружно его поддерживали. Только 80 человек из 2800 шахтеров Кармо побоялись голосовать за своего, рабочего мэра. Рабочие стекольного завода, строители также создали синдикаты. В Кармо появился крайне раздражавший маркиза кружок по изучению социализма, в который входило 250 человек. Социалистическую заразу занесли в вотчину Солажа и его тестя барона Рея стекольщики, приехавшие с севера, из Рив-де-Жьера и Монлюсона. Социалисты Тулузы не преминули воспользоваться этим и развернули в Кармо активную агитацию. Незадолго до выборов мэра сам Гэд выступал перед рабочими Кармо и разъяснял им социалистическую программу.

И вот 16 августа, после того, как на профсоюзном собрании рабочие обсудили вопрос об увольнении Кальвиньяка, их делегация в сопровождении огромной толпы появилась в здании администрации и потребовала от Юмбло объяснения. Шахтеров особенно возмутило лживое заявление администрации о том, что Кальвиньяк будто бы уволен за нерадивость, что он плохой работник. Между тем он проработал на рудниках 20 лет и никогда не получал замечаний. Его отец погиб в шахте, и компания взамен предоставления сыну денежной компенсации обязалась пожизненно обеспечить его работой.

Директор, зная о непреклонной позиции маркиза, отказался идти на уступки и предпочел тут же написать заявление об отставке. Испугавшись гневной толпы рабочих, которые угрожающе советовали ему поберечь свою шкуру, он спешно послал во дворец к маркизу человека с сообщением об угрозе бунта и насилия. Маркиз велел домашним быстро собираться в путь, и в 11 часов вечера несколько экипажей с его семьей, приближенными в слугами в панике поспешила уехать в Альби. Впрочем, опасность насилия оказалась явно преувеличенной припадком хозяйской трусости. Рабочие имели теперь организацию и руководителей, в городе сохранялись спокойствие и порядок. Но шахтеры решили бастовать до тех пор, пока Кальвиньяк не будет восстановлен на работе.

Забастовка продлилась два с половиной месяца. Маленький городок оказался в центре внимания всей Франции. Власти немедленно направили в Кармо двенадцать бригад жандармов, две роты солдат и два эскадрона кавалерии. 1500 вооруженных люден против 2800 безоружных шахтеров. Красные штаны военных замелькали на улицах городка, но рабочие вели себя дисциплинированно и не давали повода для кровавых репрессий. Корреспонденты парижских газет, съехавшиеся в Кармо, были разочарованы. А дело приобретало все более скандальный оборот. Речь шла о всеобщем избирательном праве.

Обнаружился тот бесспорный факт, что вопреки закону рабочий не может быть мэром, ибо если его даже и выберут, то ему предстоит либо голодная смерть, либо отказ от полученного мандата, поскольку он не имеет ренты. Ясно, что только буржуа могли практически пользоваться правом быть избранными на неоплачиваемый пост.

Забастовка в Кармо носила ясный политический характер и вызывала широкое сочувствие. Надежды хозяев на то, что голод быстро загонит рабочих обратно в шахты, не оправдались. Уже в конце августа бастующие кармозинцы получили 50 тысяч франков помощи. Деньги продолжали поступать не только от рабочих организаций Франции, но и из-за границы. Это помогало шахтерам переносить тяготы упорной борьбы за демократические права.

Правительство вынуждено было наняться делом Кармо. Премьер-министру Лубэ поручили посредничество между рабочими и маркизом Солажем. В борьбу включились радикалы, рассчитывая несколько обновить свою репутацию защитников демократических свобод. В Кармо явились депутаты Клемансо, Мильеран, Пельтан.

— Я прибыл сюда, чтобы защитить всеобщее избирательное право, — заявил Клемансо, выступая перед забастовщиками.

Правительство догадалось, что непримиримость маркиза Солажа может дорого ему обойтись; ведь вскоре предстояли парламентские выборы. В конце концов Кальвиньяка восстановили на работе, и 3 ноября победившие шахтеры вернулись в шахты. Маркиз Солаж, потерпевший полное моральное и политическое поражение, отказался от своего депутатского мандата.

В результате кармозинцы потеряли «своего» депутата. С тем большим энтузиазмом социалисты вступили в избирательную борьбу. 4 декабря конгресс социалистических групп обсудил вопрос о кандидате социалистов. Сначала предложили гэдиста Дюк-Керси. Во время забастовки он находился и Кармо и активно руководил действиями рабочих. Однако он отказался.

— Я прибыл в Кармо не для того, чтобы зарабатывать депутатский мандат, — заявил Дюк-Керси с принципиальностью, делавшей ему честь. И вот тогда вспомнили о профессоре Жоресе, заместителе мэра Тулузы.

Его хорошо помнили и знали в Кармо не только по статьям в «Депеш де Тулуз». Жорес не порывал связей с кармозинцами и после неудачного для него результата выборов 1889 года. Социалисты не раз просили его выступать на рабочих собраниях и митингах в Кармо. Талантливый оратор серьезно помогал местным социалистам в борьбе с кланом Солажей. Здесь он научился говорить с рабочими, вернее — они его научили. Однажды Жореса пригласили выступить на одном профсоюзном собрании.

— Месье, господа, — начал он профессорским тоном. В зале повеяло холодом, воцарилось смущенное молчание, нарушаемое перешептыванием и разговорами.

Вдруг раздался возглас:

— Здесь нет господ!

Смущение Жореса длилось лишь одно мгновенно; он сразу понял свою бестактность.

— Слово «месье» означает «мои сеньоры». И поскольку я говорю «месье», то это потому, что вы мои сеньоры, мои хозяева…

Атмосфера разрядилась, раздались хлопки. Филология несколько выручила Жореса, и теперь он всегда начинает свои речи перед рабочими обращением «граждане!». Жан интуитивно почувствовал, что в ожесточенных классовых схватках, ареной которых оказался Кармо, неуместны его профессорские замашки, лирические отступления, исторические экскурсы и злоупотребление эрудицией. Здесь надо было говорить прямо, резко, просто, решительно. Жорес сумел овладеть новым для него революционным языком классовой борьбы. Сам накал страстей в этой борьбе оказался для него большой и полезной школой. Рабочие заражали Жореса своей ненавистью к хозяевам. Он все теснее сближался с ними мыслями и чувствами. Он испытал и опасность борьбы, ибо митинги, которые он проводил, часто находились под угрозой репрессий. Он сам не раз был объектом охоты на социалистов, которую устраивали люди маркиза на улочках Кармо и на дорогах Кармозена.