Жан Жорес
Шрифт:
Крепли его социалистические убеждения, носившие до этого очень книжный, отвлеченный характер. В Кармо он смог почувствовать, что означает в действительности борьба за социалистический идеал, насколько жизнь сложнее и суровее теоретического знакомства с социализмом. В Кармо Жорес как бы держал первый серьезный экзамен по предмету, ставшему смыслом его жизни. И здесь он успешно выдержал этот экзамен.
Шахтеры и рабочие стекольного завода уже почувствовали в этом человеке с его буржуазной внешностью своего представителя, научившегося так ярко и убедительно выражать их чувства и разъяснять им сложные вещи. А его бескорыстие, доброжелательность, обаяние довершали дело. Ему верили, его уже любили эти люди с лицами, потемневшими от угольной пыли, с грубыми руками, изуродованными тяжким трудом
Когда в Кармо
И все же кандидатура Жореса не вызвала сначала энтузиазма на предвыборном социалистическом конгрессе в Кармо. Социалисты Окутюрье и Бертон упрямо отвергали этого буржуа, сидевшего раньше в парламенте среди оппортунистов. Они не хотели верить в социалистическую искренность Жореса. Но Кальвиньяк настаивал на его кандидатуре. Он говорил о честности Жореса, о том, что его знают здесь, что он свой человек для жителей округа и хорошо говорит на местном наречии «патуа». Жорес, кроме того, был кандидатом, способным собрать голоса окрестных крестьян и буржуазных республиканцев. Ведь четыре кантона из пяти, входивших в избирательный округ, были сельскими, и кандидат-рабочий мог поэтому и не собрать их голосов. В конце концов большинство высказалось за Жореса, и ему послали телеграмму:
«Конгресс республиканцев-социалистов предлагает вам выставить кандидатуру на основе программы Французской рабочей партии, принятой на съезде в Марселе. Если вы согласны, то выезжайте в Кармо на заседание конгресса. Председатель конгресса Бутийе»,
Когда Жорес получил эту телеграмму, он, не раздумывая ни минуты, ответил: «Я согласен на выдвижение моей кандидатуры и во вторник буду в Кармо».
Жорес снова вступает в трудный бой. Правда, теперь рабочие уже не были прежним послушным стадом, подчинявшимся окрикам пастухов из замка маркиза де Солажа. Угольная компания обычно тратила на проведение выборов по 100 тысяч франков. Часть их расходовалась на плакаты, листовки, газеты, но в основном они шли на обработку избирателей, которым обязательно предлагали при этом выпить за здоровье маркиза. Если шахтер зарабатывал 3–4 франка в день, то ему нелегко было отказаться: стакан вина стоил 25 сантимов, а стакан анисовой — 40. Даровая выпилка служила сильнейшим предвыборным аргументом друзей маркиза. На этот раз после удара, нанесенного забастовкой, им особенно неприятно было бы потерпеть поражение. Тем более что речь шла о Жоресе, уже успевшем зарекомендовать себя непримиримым врагом барона Рея и маркиза Солажа. Поэтому кармозинская реакция бросала в бой все силы, чтобы поддержать противника Жореса, республиканца-консерватора Эраля.
Но после победы в упорной забастовке рабочие были уже не те. Они поняли, что компания не так уж всемогуща, что рабочая солидарность — великая сила. Орлеанистская газета «Солей», сообщая о том, как шахтеры Кармо с пением «Карманьолы» и с криками «Да здравствует социальная революция!» возвращались на работу, писала: «Это отнюдь не конец, это начало!»
Жорес победил. Во втором туре 22 января 1893 года он получил 5317 голосов против 4843 у его противника. Многие из коллег Жана в палате депутатов приветствовали его избрание. Жюль Гэд выразил радость в связи с победой Жореса.
В благодарственном письме своим избирателям новый депутат Кармо писал: «Наши противники хотели во что бы то ни стало поражения социализма в самом Кармо. Вы разбили их надежды. Ваше голосование было блестящим выступлением за социалистическую республику». Правда, среди родственников Жана воцарилось некоторое смущение. Его тесть, г-н Буа, супрефект Сен-Пона,
— Он стал социалистом, чтобы заработать побольше денег; он хороший муж, а очаровательная Луиза так нуждается в деньгах!
Соображения почтенной дамы тем более любопытны, что возобновление парламентской деятельности Жореса ознаменовалось его решительным наступлением против мира денег. Вернувшись в палату, он попал как раз к разгару спектакля, главным героем которого были деньги. Возник такой скандал, какого Франция еще не видела. Одно слово было у всех на устах: Панама. Двенадцать лет назад по идее строителя Суэцкого канала Фердинанда Лессепса возникло Общество для прорытия Панамского канала. Тысячи людей, поверив заманчивым обещаниям инициаторов этой затеи, приобрели на скромные сбережения акции новой компании. Но в 1888 году она обанкротилась, и множество мелких держателей акций разорились дотла. Скоро выяснилось, что из 1400 миллионов франков, собранных компанией, на строительные работы ушло не более 700 миллионов. Куда же делись остальные деньги? Раздались требования провести расследование. Несколько кабинетов старались уклониться от этого. Во Франции умели прятать концы в воду в подобных делах. Все дело испортил финансовый агент компании Артон, попавшийся на одном деле, за которое ему дали 20 лет каторги. Вот тут-то он и «раскололся». Артон обвинил в получении взяток 104 депутатов парламента. Этим признанием немедленно воспользовались монархисты и буланжисты, которые в предвидении близких выборов развернули активную пропаганду против республиканских лидеров. Один из финансовых воротил компании, барон Рейнак, попытался заткнуть им рот.
Это не удалось, и барон покончил жизнь самоубийством.
Монархисты внесли в палате сразу три интерпелляции по вопросу о Панаме. Пришлось создать комиссию из 33 человек для расследования. Результаты ее деятельности ужаснули всех честных французов и смертельно напугали многих далеко не честных министров, сенаторов, депутатов, журналистов.
Выяснилось, что разрешение парламента на выпуск акций Панамского канала было получено благодаря подкупу многих политических деятелей. Провел это дело барон Рейнак, потребовавший от правления панамского общества пять миллионов, которые он мог бы использовать но своему усмотрению без всякого отчета. Он и использовал их по прямому назначению, то есть разделил их между 150 депутатами. Поскольку их аппетиты росли, то потребовались новые миллионы.
Еще бы, когда через палату проходил законопроект о выпуске акций, Барб, бывший министр, потребовал 400 тысяч франков, министр внутренних дел Флоке — 300 тысяч, а само правительство заломило 500 тысяч!
Списки «шекаров», то есть лиц, получивших чеки, росли. Альберт Греви, бывший губернатор Алжира и брат президента республики, получил 20 тысяч; Леон Рено, сенатор, бывший министр, — 20 тысяч; депутат Сен-Леруа роздал своим коллегам 200 тысяч.
Подкуплены были почти все редакции буржуазных газет. «Пти журналь» получила 300 тысяч франков, «Телеграф» — 120 тысяч, его редактор — 120 тысяч, «Матен» — 50 тысяч, «Радикаль» — 100 тысяч, «Фигаро» — 500 тысяч, редактор «Тан» сенатор Эбрар — 1500 тысяч. Запятнанными оказались крупнейшие лидеры республиканских партий, в том числе сам Клемансо. Его друг Корнелиус Герц, вместе с Клемансо владевший газетой «Жюстис», получил два миллиона!
Монархисты, захлебываясь от радости, вели травлю республиканцев. Поль Дерулед, главарь Лиги патриотов, особенно нападал на «маленького грязного еврея» Герца, выпячивая его близость к лидеру радикалов. Спор Деруледа и Клемансо завершился дуэлью. Поскольку весь Париж знал, что Клемансо стреляет без промаха, то Деруледа уже готовились хоронить. Но Клемансо почему-то предпочел промахнуться.
Все были ошеломлены размерами скандала. Правительство оказалось вынужденным потребовать суда над особо продажными депутатами. Вели они себя по-разному. Одни начисто все отрицали, другие, вроде Арена, отшучивались; только один бывший министр Байо признался, что он действительно взял 300 тысяч франков…