Жанна д'Арк

Твен Марк

Дело в том, что опять прибыли представители от герцога Бургундского и для видимости затевались новые постыдные торги.

Разумеется, все это чуть не разбило сердце Жанны. Боль от раны и душенная боль не давали ей спать почти всю ночь. Несколько раз стража слышала подавленные рыдания из темной комнаты в Сен-Дени, где она лежала, и скорбные слова: «Мы могли бы овладеть Парижем!» «Его можно было взять!» Только это она и твердила.

Через день Жанна, окрыленная новой надеждой, заставила себя подняться с постели. Герцог Алансонский навел мост на Сене у Сен-Дени. Нельзя ли ей переправиться там и нанести удар по Парижу в другом месте? Но король прослышал об этом и велел разрушить переправу! Более того: он объявил кампанию законченной! И, что еще хуже – заключил новое перемирие, на этот раз продолжительное, согласно которому обязывался оставить Париж целым и невредимым и отойти к Луаре, откуда он и пришел!

Жанна

д'Арк, никогда не знавшая поражений, была побеждена своим же королем. Когда-то она сказала, что больше всего боится одного – измены. И вот теперь измена нанесла свой первый удар. Жанна повесила свои белоснежные доспехи в королевской часовне в Сен-Дени и отправилась к королю просить, чтобы он освободил ее от командования и отпустил домой. Как и всегда, она поступила разумно. Грандиозным планам, крупным военным передвижениям теперь подходил конец; в дальнейшем, когда истечет срок перемирия, военные действия, вероятно, будут ограничиваться мелкими случайными стычками, – дело, как раз подходящее для второстепенных, подчиненных военачальников и не требующее руководства военного гения высшего полета. Но королю не хотелось ее отпускать. Перемирие не распространялось на всю Францию; оставались еще французские укрепления, которые надо было охранять и защищать; она ему еще понадобится. Как видите, ла Тремуйль хотел держать ее под рукой только для того, чтобы все время мешать и вредить ей.

Тут ей опять послышались «голоса»: «Оставайся в Сен-Дени!» Они не объясняли, не говорили – почему. То был глас господний, и она ставила его выше распоряжении короля. Жанна решила остаться. Но это повергло ла Тремуйля в ужас: Жанна была слишком грозной силой, чтобы предоставить ее самой себе; несомненно, она расстроила бы все его планы. Он хитростью убедил короля прибегнуть к принуждению. Жанне пришлось покориться, поскольку она была ранена и беспомощна. На Великом процессе она заявила, что ее унесли насильно и что, если бы она не была ранена, этого никогда бы не случилось. Ах, могучий дух был у этой хрупкой девушки, – такой дух, который мог бы совладать со всякими земными силами и одолеть их! Мы так никогда и не узнаем, почему эти загадочные «голоса» велели ей оставаться. Одно только нам известно: если бы ее послушались, то история Франции была бы не такой, как она теперь изложена в учебниках. Да, в этом мы твердо уверены.

13 сентября армия, опечаленная и приунывшая, выступила в поход и повернула к Луаре, но уже без музыки. Да, в глаза бросалась именно эта подробность. Двигалась похоронная процессия – да-да, только так можно было это назвать. Унылое, бесконечное шествие, – ни веселого возгласа, ни шутки; на всем пути сочувствующие провожали войска со слезами, враги – со злорадством и насмешками. Наконец, мы добрались до Жьена, откуда меньше чем три месяца тому назад начался наш торжественный поход на Реймс с развернутыми знаменами, с музыкой и барабанным боем; наши лица сияли от радости по случаю победы при Патэ, и толпы народа громко приветствовали нас и еще больше воодушевляли. Теперь же барабанил дождь по крышам, день стоял пасмурный, небо – низкое и скорбное, зрителей было мало; мы не слыхали приветствий, нас встречали молча и провожали слезами.

Затем король распустил это благородное войско, армию героев; она свернула знамена, сложила свое оружие, – посрамление Франции было завершено. Ла Тремуйль носил венец победителя; Жанна д'Арк – непобедимая – была побеждена.

Глава XLI

Получилось так, как я и говорил: Жанна уже держала Париж и Францию в кулаке и попирала пятой Столетнюю войну, а король заставил ее разжать пальцы и убрать ногу.

Теперь наступил почти восьмимесячный период странствий вместе с королем и его советом; двор короля – веселый, нарядный, танцующий и флиртующий, забавляющийся соколиной охотой, серенадами и сплетнями – то и дело перекочевывал из города в город, из замка в замок; такая жизнь могла нравиться нам, членам личного штаба Жанны, но никак не ей. Она лишь созерцала ее, но не жила этой жизнью. Король искренне старался сделать ее счастливой и постоянно оказывал ей любезное внимание и проявлял заботу. Все остальные должны были соблюдать тягостные правила придворного этикета, одна только Жанна пользовалась привилегией и была свободна от этих цепей. Она раз в день являлась на поклон к королю, чтобы сказать ему пару приятных слов, ничего другого от нее и не требовалось. И, вполне естественно, она невольно сделалась отшельницей и все остальное время дня проводила в своих покоях наедине со своими думами, посвящая свой досуг составлению планов новых военных кампаний, которым отныне уже никогда не суждено было осуществиться. Мысленно она передвигала войска с одного пункта в другой, точно учитывая покрываемые расстояния и характер местности; рассчитывала

время для каждой из группировок на сближение – в такой-то день, в такой-то час, в таком-то месте – для предстоящей битвы. Это была ее единственная игра, ее единственная утеха и спасение от тоски и вынужденного бездействия. Она играла в эту игру часами, как иные играют в шахматы; в ней она забывалась и тем самым находила отдых для ума и отраду для уязвленного сердца.

 

Разумеется, она никогда не жаловалась. Это было не в ее натуре. Она была из тех, которые страдают безмолвно. И все же она походила на орлицу, посаженную в клетку, тоскующую по чистому воздуху, по горным вершинам и дикой прелести бури.

Вся Франция была полна бродягами – распущенными по домам солдатами, готовыми на любое дело, какое подвернется. Несколько раз, когда тягостное заточение становилось для Жанны невыносимым, ей позволяли отнести душу: набрать конный отряд и совершить набег на противника. Такие набеги освежали ее и немного поднимали настроение.

Нам казалось, что вернулись прежние времена, когда однажды, при Сен-Пьер-ле-Мутье, она, возглавляя атаку, отходила и снова повторяла нападение с нарастающей энергией и воодушевлением до тех пор, пока наконец град ядер не стал таким густым, что старый д'Олон, который был ранен, протрубил сигнал к отступлению (король под страхом смерти приказал ему наблюдать, чтобы с Жанной ничего не случилось); он предполагал, что все бросились за ним, но, обернувшись и посмотрев назад, увидел, что мы по-прежнему рвались вперед; тогда и он помчался за нами и стал убеждать Жанну повернуть обратно, говоря, что безумно с ее стороны бросаться в львиную пасть с горсткой людей. В ее глазах заиграл веселый огонек, и, обратясь к д'Олону, она воскликнула:

– Горстка людей! Боже мой, да у меня их пятьдесят тысяч, и я никогда не отступлю ни на шаг, пока не займу этого пункта. Трубите сигнал к атаке!

Сигнал был дан, мы ринулись на стены – и крепость стала нашей. Старый д'Олон подумал, что Жанна слишком увлеклась; вероятно, она хотела сказать, что чувствует в своем сердце такую уверенность, как если бы она управляла пятидесятитысячным войском. На первый взгляд это кажется фантастичным, по в сущности вернее и не скажешь.

Потом был случай у Ланьи, где мы по открытому полю четыре раза шли в атаку на окопавшихся бургундцев и в последней атаке одержали победу; главной добычей в этой схватке был Франке из Арраса, известный мародер и разбойник, наводивший ужас на всю округу. Подобные стычки продолжались и впредь, пока, наконец, где-то на исходе мая 1430 года, мы не очутились под Компьеном, и Жанна решила пойти на помощь этому городу, осажденному герцогом Бургундским.

В одной из последних стычек я был ранен и не мог ездить верхом без посторонней помощи; наш добрый Карлик посадил меня на свою лошадь, я держался за его плечи и чувствовал себя в безопасности. Мы выступили в полночь, под теплым дождем, и ехали медленно и осторожно в мертвой тишине-нам надо было незаметно проскользнуть через неприятельские линии. Лишь один раз нас окликнули, но мы не отвечали; затаив дыхание, мы продолжали настойчиво пробираться вперед, не встречая препятствий. В три или в половине четвертого мы достигли Компьена, как раз тогда, когда на востоке занимался тусклый рассвет.

Жанна сразу же взялась за дело; она согласовала с Гийомом де Флави, комендантом города, план совместной ночной вылазки против неприятеля, расположившегося тремя отрядами по ту сторону реки Уазы, на открытой равнине. На нашем берегу одни из городских ворот сообщались с мостом. Противоположный конец моста, на том берегу, прикрывался укреплением, называемым «бульваром»; этот «бульвар» занимал господствующее положение над насыпной дорогой, проходившей прямо перед ним по равнине на деревню Марги; отряд бургундцев занимал эту деревню, а другой их отряд располагался в Клеруа, примерно в двух милях выше насыпной дороги; населенный пункт Венетта, в полутора милях ниже этой дороги, удерживался англичанами. Как видите, расположение противника имело вид лука и стрелы: дорога – стрела, «бульвар» – ее оперение, Марги – на зубце, Венетта – на одном конце лука, Клеруа – на другом. План Жанны состоял в том, чтобы идти прямо по дороге на Марги, овладеть деревней с ходу, потом круто повернуть на Клеруа направо, захватить таким же образом и этот лагерь, затем перегруппировать силы и быть готовой к горячей схватке, потому что за Клеруа стоял резерв герцога Бургундского. Помощник коменданта Флави с лучинками и пушкарями с «бульвара» должен был сдерживать английские войска и прикрывать левый фланг, чтобы они не подошли снизу, не перекрыли дорогу и не отрезали Жанне путь к отступлению в том случае, если бы ей это понадобилось. Кроме того, флотилия крытых лодок должна была стоять неподалеку от «бульвара» в качестве вспомогательного средства на случай вынужденного отхода.