Жанна д'Арк

Твен Марк

Тем не менее, услыхав однажды, что Компьен осажден и вот-вот будет захвачен, а неприятель угрожает уничтожить всех жителей поголовно, не щадя и семилетних детей, она почувствовала непреодолимое желание сейчас же броситься к ним на помощь. Разорвав на полосы постельные принадлежности и связав их, ночью она стала спускаться по этой непрочной веревке; но слабая ткань порвалась, она упала, сильно расшиблась и три дня пролежала без сознания, не принимая ни пищи, ни воды.

Наконец, к нам на выручку подоспел французский отряд, возглавляемый графом Вандомским; Компьен отстояли, и осада была снята. Для герцога Бургундского это было настоящим бедствием. Он сильно нуждался в деньгах, и теперь было удобнее всего сделать ему предложение выдать Жанну д'Арк. Англичане немедленно послали французского епископа, того самого презренного Пьера Кошона из города Бовэ, – да будет он проклят! В случае успеха ему была обещана

часть архиепископства Руанского, в то время вакантного. Он же требовал, чтобы его назначили председателем церковного суда над Жанной, поскольку место битвы, где она была взята в плен, находилось в пределах его епархии.

По военному обычаю того времени, выкуп принца королевской крови определялся в 10 000 ливров золотом, что составляет 61 125 франков; эта установленная сумма должна была быть принята, если ее предложат, – отказа быть не могло.

Кошон сообщил, что именно такую сумму предлагают англичане в качестве выкупа за бедную крестьянскую девушку из Домреми. Это с поразительной наглядностью свидетельствует о том огромном значении, которое ей придавали англичане. Предложение было принято. За эту сумму Жанна д'Арк, освободительница Франции, была продана, продана своим врагам, врагам ее родины, тем самым вратам, которые угнетали и разоряли Францию, вымолачивали и выколачивали все до зернышка из ее закромов, терзали и истязали ее живое тело в течение целого столетия, не давая отдыха даже в воскресные дни; врагам, которые давным-давно забыли, как выглядит в лицо живой француз, – настолько они привыкли видеть его дрожащую спину, видеть его бегущим в паническом ужасе; врагам, которых она беспощадно громила в открытом бою, устрашала, усмиряла и приучала уважать французскую доблесть, вновь возродившуюся в народе под влиянием ее великого примера; врагам, которые жаждали ее крови, ибо она была единственной силой, стоящей между торжеством англичан и унижением Франции; – продана французскому попу французским принцем при молчаливом попустительстве французского короля и французского народа, равнодушно взирающих на этот позор!

А она? Что говорила она? Ничего. Ни единого слова упрека не сорвалось с ее уст. Она была выше этого – она была Жанной д'Арк, и этим сказано все.

Ее воинская честь была незапятнанной. Привлекать ее к ответственности за боевые действия нельзя было никак. Требовалась более хитрая уловка, и, как видите, уловка нашлась. Жанну собирались судить церковным судом за преступления против религии. Если таковые не обнаружатся, их можно будет создать искусственно. Обделать это грязное дело и взялся негодяй Кошон.

Местом для ведения процесса был избран Руан – центр английского владычества; его население находилось под властью англичан на протяжении жизни нескольких поколений и теперь едва ли могло считаться французским, разве только по языку. Город сильно охранялся войсками. Жанну доставили туда примерно в конце декабря 1430 года и бросили в тюрьму. Да, эту свободную душу бросили в тюрьму и заковали в цепи!

И по-прежнему Франция бездействовала. Чем это объяснить? Мне кажется, здесь возможно лишь одно объяснение. Вы помните: всякий раз, когда Жанна не участвовала в походе, французы сдерживались и ничего не предпринимали; но всякий раз, когда она, встав во главе армии, вела ее за собой, французы сметали все на своем пути, сражались, как львы, до тех пор, пока могли видеть перед собой ее белые доспехи или ее знамя; и каждый раз, когда она падала раненной или проносился слух о ее гибели, – как это случилось под Компьеном, – они бросались в бегство, как стадо баранов. Из этого я делаю вывод, что они были еще далеки от настоящего возрождения, что в глубине их душ еще сохранялись следы страха и трусости, накопившиеся веками, как результат неудач, поражений, отсутствия доверия друг к другу и к своим вождям, ибо они знали из горького опыта, что всюду гнездится измена. Короли изменяли своим виднейшим вассалам и полководцам, а те, в свою очередь, предавали и главу государства и друг друга. Солдаты видели, что они могут полагаться только на Жанну и ни на кого больше. Не стало ее – и все пропало. Она была солнцем, под лучами которого пробуждались и бурлили замерзшие потоки; закатилось это солнце – и потоки опять затянуло льдом; армия и вся Франция опять стали тем, чем были прежде – сборищем мертвецов, неспособных ни к мысли, ни к надежде, ни к честолюбию, ни к действию.

Глава II

Моя рана долго не заживала и беспокоила меня до половины октября, и лишь наступившее похолодание восстановило мое пошатнувшееся здоровье. Все это время ходили слухи, что король собирается выкупить Жанну. Я верил этому по молодости лет, не сознавая еще всей мелочности и низости жалкого рода человеческого, который так хвастливо кричит о себе и считает себя выше и лучше других живых существ.

В

октябре я уже настолько оправился, что смог участвовать в двух вылазках, и во второй из них, 23 числа, снова был ранен. Как видите, счастье от меня отвернулось. В ночь на 25 октября осаждающие отступили; в стане врага поднялась суматоха, и один из пленников бежал, благополучно добрался до Компьена и приковылял ко мне в комнату, взволнованный и бледный как полотно.

– Как? Ноэль Ренгессон? Ты – жив?

Да, это был он. Вам нетрудно представить, какой радостной была наша встреча! Она была радостной и вместе с тем грустной. Мы не решались произнести имя Жанны. Наш голос обрывался, сдавленный спазмами. Мы хорошо понимали, что связано с этим именем; поэтому мы могли говорить лишь «она» или «ее», по дорогого имени не упоминали.

Заговорили о ее личном штабе. Старый д'Олон, раненный и взятый в плен, все еще находился при Жанне и служил ей с разрешения герцога Бургундского. С Жанной обходились почтительно, в соответствии с ее рангом и достоинствами, как с высокопоставленной пленницей, захваченной в честном бою. Так продолжалось до тех пор, – мы об этом узнали позже, – пока она не попала в руки подлого исчадия сатаны – Пьера Кошона, епископа города Бовэ.

 

Ноэль произнес прекрасную, прочувствованную речь в похвалу нашего добродушного хвастуна и весельчака, нашего богатыря знаменосца, который теперь уже умолк навсегда. Совершив все свои настоящие и воображаемые битвы, рассчитавшись с земными делами, он с честью закончил свой жизненный путь.

– А ведь подумать только, как везло человеку! – воскликнул Ноэль со слезами на глазах. – Всегда он был баловнем судьбы! Диву даешься, как счастье следовало за ним по пятам с первого и до последнего шага; на поле брани и всюду он выделялся своей статной фигурой, все его замечали, все за ним ухаживали, все тайно или явно ему завидовали; всегда ему представлялся случай отличиться, совершить что-то важное, благородное, и никогда он такого случая не упускал. Вначале его прозвали Паладином в шутку, а потом стали звать его так и всерьез, потому что он великолепно оправдывал это прозвище. Наконец ему выпало высшее счастье: он пал на поле брани в боевых доспехах, – пал, верный своему долгу, с боевым знаменем в руках, и закрыл свои глаза навеки – о, вы только подумайте! – под одобряющим ласковым взглядом самой Жанны д'Арк! Он осушил до последней капли чашу славы и, торжествуя, ушел на вечный покой, счастливо избежав тех бедствий, того позора, которые обрушились на нас потом. Какое счастье, какое счастье! А мы? За какие грехи мы осуждены оставаться здесь – мы, завоевавшие право лежать рядом со счастливыми мертвецами?

Немного помолчав, он продолжал:

– Они вырвали священное знамя из его мертвой руки и унесли с собой эту добычу, самую драгоценную после той, кому оно принадлежало. Но у них его теперь нет. Месяц тому назад мы рискнули своей жизнью: оба наших славных рыцаря – мои товарищи по плену – и я, мы выкрали знамя и переправили его в надежные руки в Орлеан; теперь оно там в безопасности, в хранилище казначейства.

Как я был благодарен Ноэлю за радостное известие! Впоследствии я видел это знамя не раз, когда ежегодно, 8 мая, приезжал в Орлеан в числе самых почетных гостей, чтобы занять первое место на банкетах и в процессиях (разумеется, после того, как скончались братья Жанны). Знамя и впредь будет храниться там, свято оберегаемое любовью всей Франции, может быть, тысячу лет, словом, – до тех пор, пока не истлеет его последний лоскуток.[51]

Две или три недели спустя после этой беседы до нас дошла ошеломляющая, страшная весть, поразившая нас, как удар грома, – Жанна д'Арк продана англичанам!

Никогда ни на минуту мы не допускали мысли, что подобное случится. Мы были молоды, конечно, и, как я уже говорил, еще не знали, как жесток род человеческий! Мы так гордились своей родиной, так верили в ее благородство, в ее величие, в ее признательность! Мы малого ждали от короля, зато всего ждали от Франции. Каждому было известно, что во многих городах и селениях священники-патриоты устраивали церковные шествия, убеждая народ жертвовать деньги, имущество, все что можно, чтобы выкупить свою спасительницу, посланную небесами. В том, что необходимая сумма выкупа будет собрана, мы нисколько не сомневались.

Но теперь все кончено, все погибло. Настали тяжкие времена. Казалось, само небо покрылось мраком; надежда и радость покинули нас. Неужели этот мой добрый друг, сидящий у моей постели, это когда-то веселое, беззаботное существо, вся жизнь которого была сплошной шуткой, о котором по праву можно было сказать, что он больше смеялся, чем дышал, – неужели этот весельчак был тем Ноэлем Ренгессоном? Нет, нет! Тот прежний Ноэль исчез безвозвратно. Сердце его было разбито. Он как во сне блуждал по комнате, звонкий ручей его смеха иссяк в самом источнике.