Жар-книга (сборник)
Шрифт:
В тексте использована переписка А. И. Степановой и Н. Р. Эрдмана, пьесы и стихи Н. Р. Эрдмана
Она (Ангелина Степанова)
Он (Николай Эрдман)
Человек-примечание
Он, Она, Человек-примечание.
Человек-примечание. Приветствую тебя, драгоценная публика, и умоляю об одном – не надо шуршать программками, выясняя, кто кого играет! Ведь в нашей истории – всего два действующих
Он.
На чьем-то теле, под рубашкой,Мурашка встретилась с мурашкой…Она.
Они решили вместе жить,Чтоб что-нибудь для вечности свершить,Стремясь к какой-нибудь великой целиСмело…
Он.
Но тут залихорадившее телоОкутал вязаный жакет.Озноб прошел,Оно вспотело,И вот мурашек наших нет.Он и Она.
Мурашки – это те, которые по коже…А мы? Что, если вдруг и мы на них похожи?Он и Она смеются.
Она. Совершенно дурацкие стихи.
Он. Совершенно дурацкие. Как наша жизнь.
Она. Я не закончила фразу! Эти дурацкие стихи прелестны…
Он. Как наша жизнь…
Человек-примечание. Для вас, пленников цифры, делаю такое примечание: когда они встретились, стоял тысяча девятьсот двадцать восьмой год. От Рождества Христова. Впрочем, в этой стране постановили, что никакого Рождества не было… Великой Октябрьской революции шел одиннадцатый год. Советская Россия вступала в опасный переходный возраст. Актрисе Художественного театра Ангелине
Степановой шел двадцать третий год. Драматургу Николаю Эрдману – двадцать восьмой…
Он. Кривоарбатский переулок… Лина-Линуша, как может барышня с такой прямой спиной жить в Кривоарбатском переулке? (Прыгает через лужу.)
Она. Коля, не прыгайте! Вы все время прыгаете, как заяц!
Он. Можно подумать, Линуша, вы когда-нибудь видели зайца. Что вы вообще видели в жизни, кроме Станиславского и Немировича?
Она. Вот он, драматург-новатор: никаких авторитетов! Никакой почтительности перед актрисой Художественного театра…
Он. Ой, как страшно. Вы же умница, разве вы не видите, что время обходит ваш художественный-расхудожественный театр, как благоразумная девица обходит лужу на своем пути?
Она. И где же сейчас гостит ваше любезное время? В кабаре «Нерыдай», где вы торчите сутками?
Он.
Она. Какой это ваш «Марсель»?
Он. «Шумит ночной Марсель», такая песня.
Она. Да что вы!
Он. Я же объяснял, что я гений.
Она.
Шумит ночной МарсельВ «Притоне трех бродяг»,Там пьют матросы эль,Там женщины с мужчинами жуют табак.Там жизнь не дорога,Опасна там любовь,Недаром негр-слугаТам часто по утрам стирает с пола кровь.Он.
Трещат колоды карт,И глух червонцев звук.В глазах горит азарт,И руки тянутся невольно к поясам, как вдруг…В перчатках черных дамаВошла в притон так смелоИ негру приказала:Налей бокал вина.Она.
Средь шума, гама, дракиЗа стол дубовый селаИ стала пить c усмешкоюСовсем одна.И в «Притоне трех бродяг»Стало тихо в первый раз,И никто не мог никакОтвести от дамы глаз.Лишь один надменный взорВ плен той дамой не был взят:Жак Пьеро, апаш и вор,Пил вино, как час назад.Он.
Скрипку взял скрипач слепой,Приподнес ее к плечу.– Что ж, апаш, станцуй со мной,Я за смерть твою плачу.Там жизнь не дорога,Опасна там любовь,Недаром негр-слугаТам часто по утрам стирает с пола кровь.Она. Мне подруга пела, Елка моя… Говорила, вся Москва помешалась, все поют. А это ваша песенка!
Он. Юры Милютина. Стихи мои.
Она. Он это называет стихами! Это же чистое издевательство.
Он. Именно поэтому наш «Марсель» будут петь через сто лет. Когда исчезнет даже память о вашем художественном-расхудожественном театре…
Она. Почему?
Он. Потому что остается только то, что про любовь.
Она. По-вашему, это про любовь? Да вы притащили в свой текст все мещанские грезы и пошлые обывательские штампы, какие только есть на свете – Марсель, притон, негр, апаш, дама в перчатках! Кровь-любовь!