Жаркие горы

Щелоков Александр Александрович

Теперь засмеялся и Черкашин.

— Действительно, иного толкования нет.

— Давай китайца, — сказал Бурлак. — Не может такого быть.

— Ты меня, майор, все-таки за мальчика не держи, — обиделся Черкашин. — Вот гляди. Черным по белому, справа налево — ч и н а й. Китаец. Слово известное. Других значений нет. А что оно здесь означает — извини, знать не знаю.

— Не торопись, — предложил Бурлак. — Нам ясно: донесение не шифрованное. А дешевый клер мы разберем. И китайца вычислим.

— Постой, постой. Кто у вас

на Торатанги пошел?

— Вторая рота. Капитан Ванин.

Черкашин задумался и вдруг хлопнул ладонью по бумажке:

— Он же и есть китаец! Ван Ин!

— Ну, дают духи! Забавники! А что значит «дан»?

— Знаток. Должно быть, псевдоним агента. Теперь все ясно?

— Все. А в целом агентура у них хреновая. Во-первых, мы свои намерения, как ты знаешь, им сами обозначили со всей четкостью. И не зря, выходит. Думаю, теперь они Дарбар оставят в покое. Во-вторых, главного они все же не знают. Как на пушту «майор»?

— Джегрен.

— Так вот, дорогой. Я уже несколько дней джегрен, а они меня турэном именуют. За такое незнание взыскивать следует. Но это не к спеху. Взыщем. А пока вот в чем помоги, капитан. Ясно, что мы раскрыты. Хочу знать, что могут духи извлечь из такой информации. Что бы ты лично решил, получив такие сведения?

— Я? — Черкашин на какое-то время задумался. — Я приказал бы прикрыть все трое ворот. Иначе нельзя: идет сипасалар!

Последние слова он произнес не без заметной доли подначки. Бурлак будто ничего и не заметил.

— Хорошо, решение мудрое. Его мы и добивались. Значит, атака на Дарбар откладывается. А дальше? Как удержишь ворота? На каждом участке расставишь равные силы или…

— Вопроса нет. Сильнее всего должен быть центр.

— Почему так считаешь?

— Мне известно — по центру идет сам сипасалар Бур. Здесь главный удар.

— Так ставишь вопрос? Тогда скажи, зачем Бурлак пустил своих еще по двум направлениям сразу?

— Это не загадка. Неужели он рискнет оставить свой зад голым? Тогда ему из тех двух проходов быстро шайбу закинут.

— А что, — произнес Бурлак раздумчиво, — есть в твоих оценках сермяжная правда. Поверю.

— Куда денешься, — определил Черкашин уверенно. — Выбора у тебя нет.

— Это тоже правда. Только теперь скажи, могу я на твои выводы опираться, как на близкие к истине?

— Для этого надо знать, какой у тебя замысел на самом деле. Ты-то что решил?

— Капита-ан! — разочарованно протянул Бурлак. — Разве свои замыслы военачальники обнародуют до победы? Это же аксиома!

Черкашин понял, что допустил бестактность, и смущенно улыбнулся:

— Не пойми неправильно…

— Здесь никто ничего не понял, — сказал Бурлак. — Мы непонятливые…

Он с легким, едва уловимым чувством горечи посмотрел на Черкашина. Сейчас они расстанутся. И кто знает, свидятся ли еще когда-нибудь. В службе, которую они несут, расставаясь, люди не должны загадывать далеко. Им

всегда надо быть готовыми к самому неожиданному и неприятному. Так уж ведется — военные, уходя, не всегда возвращаются…

И Бурлаку захотелось хоть как-то передать частицу своего расположения и доверия к капитану, уходившему на дело, которое он, комбат, уже не единожды побывавший в огне, не рискнул бы добровольно взвалить на свои плечи.

Черкашин думал почти о том же. Он смотрел на Бурлака и представлял, что строки душманского донесения «Бур ходит прямо через Ширгарм» ни в коей мере не рисуют тех трудностей, которые комбату предстоит преодолеть на пути до Дарбара.

Прямая пуля в грудь, внезапный взрыв мины у ног — это, конечно, ужасно, но чаще всего мгновенно. Куда труднее другое — идти вперед, идти уверенно, напористо; идти и вести за собой людей, когда ты знаешь, что где-то есть пуля, нацеленная в твою грудь, а под ногами таится мина, готовая взорваться в любой момент.

Черкашин не думал о том, что сам идет не на прогулку, что каждый его шаг будет сопряжен с опасностью. Вступая на землю рода Абдул Кадыр Хана, он оставался один на один с непредвиденным. Он начинал игру, имея в руке всего лишь единственный козырь — знание законов восточного гостеприимства. Но разве это больше, чем рядовая семерка, вытянутая наугад из колоды житейских карт? И тем не менее он делал на нее ставку.

Гостеприимство — атрибут Востока.

Гость, приходящий нежданно, — подарок аллаха, случайная радость. Заполучить такой подарок все равно что найти неожиданный клад.

В афганском языке есть специальное слово, обозначающее отношение хозяина к гостю. Если мизбани — гостеприимство, то мизбан — гостеприимец, счастливый хозяин, к которому пожаловал дорогой гость.

Гость на Востоке — персона священная. Кровный враг, оказавшийся гостем в доме семьи мстителя, может спать спокойно. По закону чести ему под крышей мизбана не должно угрожать ничто.

Конечно, это лишь идеальная схема, далекая от реальной жизни.

Чем выше место, занимаемое мизбаном на лестнице социальной иерархии, тем больше у него возможностей для нарушения законов гостеприимства.

Коронованные или венчанные владыки Востока с ласковой теплотой во взгляде были во власти поднести гостю отраву в кубке шербета.

Сиятельные беки также способны нанять убийцу, который зарежет вас в гостеприимной постели.

Как всегда, любые обязанности в этом многосложном мире, обязанности самые трудные и порой не очень приятные, честнее других выполняют люди простые, лишенные сановной знатности, а оттого честные и сердечные.

Для кочевника-пастуха добрый гость, который случайно набрел на степную кибитку, действительно нежданная радость. Свежий, начиненный всяческими новостями человек — разве это не подарок аллаха тому, кто не слышал чужого голоса уже несколько недель подряд?