Жаркие горы

Щелоков Александр Александрович

Правила гостеприимства сложны и стройны. Они вроде бы одинаковы для всех, но в то же время далеки от подлинного равенства.

Бек на дорогом скакуне не сочтет за унижение остановиться и погостить в бедном стане пастуха. И тот, памятуя обычай, на ушах будет стоять, разорится начисто, но покажет вельможе, что такое мизбани по-пастушески.

Пастух, попав в город, никогда не рискнет объявить себя гостем бека. Непонятливого чудака вытурят от сиятельных дверей с таким треском, что бедняга гость долго будет потирать затылок ниже поясницы.

Тем

не менее мы все верим, что законы гостеприимства на Востоке универсальны. И что больше всего потрясает — Восток сам верит в эту истину.

Черкашин, расставшись с мотострелками, отправился в гости.

Никто не присылал ему приглашения посетить стан Абдул Кадыр Хана. А он пошел.

Никто не ждал его появления, не расстилал достархана, не мыл котлов, не резал баранов, чтобы с почестями встретить гостя. А он шел.

Решиться на такое давало право восточного гостеприимства. И он шел.

Дорога ползла в гору долгим, неторопливым тягуном, который выматывал силы идущего свирепей, чем более крутые, но короткие подъемы.

На щебенке, густо усыпавшей путь, подвертывались ступни. Приходилось каждый шаг делать с большой осторожностью.

По краям дороги росли какие-то неведомые Черкашину деревья, похожие на истертые дворничьи метлы. Под ними теснились заросли колючего кустарника, пыльного и поникшего.

Отшагав в одиночестве более часа, Черкашин решил отдохнуть. Он стал уже присматривать место, чтобы присесть поудобнее, как вдруг раздался властный окрик:

— Стой!

Он остановился, не поворачиваясь назад, откуда раздался голос. Сама мысль о том, что он не видит того, кто сзади, родила мерзкое ощущение липкого страха, но Черкашин сумел сдержать себя и не оглянулся, только широко вздохнул.

Между лопаток в его спину что-то больно уперлось. Он понял — ствол винтовки или автомата.

На дорогу из-за кустов вышли два пуштуна, вооруженные автоматами и гранатами.

— Кто такой? — спросил угрюмый одноглазый мужчина неопределенного возраста.

— Советский капитан, — ответил Черкашин.

Голос его не дрогнул, а на лице не отразилось ни чувства растерянности, ни тени боязни. Он знал: одно из качеств, которое особо ценится в мужчине на Востоке, — умение не выдавать настроения, когда попадаешь в трудные обстоятельства, что называется, в переплет.

— Сбились с пути? — продолжал выяснять одноглазый. Он, видимо, был в группе старшим.

Второй пуштун, в полувоенном френче английского сукна и шапочке, сшитой из коврового материала, стоял в двух шагах сзади, не выказывая ни ненависти, пи любопытства.

— Нет, я не заблудился, — ответил Черкашин, не принимая подсказанного ему варианта. — Шел в Сарачину.

— С миром или недоброй вестью?

— С миром. — Черкашин поднял обе руки вверх ладонями вперед. — Как видите, совсем один и руки мои пусты.

— Зачем вы шли? — снова задал вопрос одноглазый. — Что вам здесь надо?

— Трудно поверить, уважаемый, — отвечал спокойно Черкашин, — но пришел я только из любопытства.

Хотел проверить один слух. В Кабуле на базаре в лавке медника Амануллы мне сказали, что самые гостеприимные люди живут в кишлаке Сарачина. Но я до этого слыхал, что гостеприимство куда более свойственно кишлаку Пуза. Воистину говорят, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Я так и поступил, уважаемый. Я все теперь увидел своими глазами и могу судить о слухах сам. Я удаляюсь.

— Э-э! Так не годится, уважаемый! — Одноглазый впервые в разговоре употребил это слово. — Вы нас обидите, если уйдете, не ступив в кишлак. Проделать такой путь, чтобы уйти сразу, — это нехорошо. Будьте моим гостем.

— Нехорошо, нехорошо, — заговорил стоявший позади одноглазого воин. Он покачал головой, затряс бородой, будто укорял в чем-то пришельца.

— Надо ли нарушать ваши строгости? — спросил Черкашин с сомнением. — Я не хочу кого-то обидеть. Но в то же время не собираюсь навлекать на кишлак опасность. Говорят, Хайруллохан всюду имеет свои уши. Донесет до них ветер весть, что гостит у вас шурави турэн, быть кишлаку наказанным.

— Пусть вас не волнуют ветры наших гор, — сказал одноглазый. — Они могут носить новости куда хотят и вносить их в любые уши. Мы не боимся Хайруллохана.

— Такие вести, уважаемый, бывает приятно слушать. На земле истерзанной, среди людей измученных и напуганных встреча с кишлаком, где знают себе цену, где умеют за себя постоять, поистине подарок, который путнику дарит провидение.

— Вы говорите слова, которые приятны для ушей каждого человека нашего рода. — Это произнес мужчина в полувоенном френче. Он теперь выступил вперед, и Черкашин понял — командир здесь совсем не одноглазый.

— Мы приглашаем вас в Сарачину, — приветливо сказал обладатель ковровой шапочки.

И сразу оружие от спины Черкашина убрали.

— Благодарю вас, уважаемый, — поблагодарил Черкашин и прижал руку к груди. — Теперь позвольте поставить вас в известность. У меня есть с собой оружие. Пистолет.

Человек в ковровой шапочке улыбнулся:

— Сказано: не убивай змей чужими руками. А как может убить змею мужчина, не имеющий оружия? Ваше пусть остается с вами. Таков закон гостеприимства.

Итак, Черкашин набился в гости. В Сарачине это понимали. Но закон есть закон — гостю не требуется приглашение. Он пришел, и все теперь для него — внимание, уважение, достойный прием. А прием в самом деле был достойный.

Своим гостем Черкашина объявил арбаб — глава рода Абдул Кадыр Хан.

Этот человек был известен в Кабуле тем, что долгое время род, им возглавляемый, твердо держался нейтралитета в изнурительной войне. Абдул Кадыр Хан не поддерживал душманов, не давал им ни пополнения, ни мест для дислокации в своих кишлаках. Несколько попыток душманов принудить джиргу рода встать на сторону душманства было решительно пресечено вооруженной силой. Род умело сопротивлялся. И тогда Хайруллохан предпочел признать нейтралитет Абдул Кадыр Хана.