Жаркие горы
Шрифт:
— Две причины толкают людей на спор — самоуверенность и безрассудство, — сказал Хаджи Ахмад с укоризной. В душе он торжествовал. Кяфер сам встал на почву, где его легко сбить с ног. В богословии Хаджи чувствовал себя прочно. — Мудреца не украшает ни то, ни другое.
— Как говорят, уважаемый, курицу оценишь только на блюде. А вы не хотите даже взглянуть на яйцо, которое может принести цыпленка.
Абдул Кадыр Хан хлопнул в ладоши. Ответ турэна ему понравился.
— Прошу, говорите, — сказал он разрешающе. — Мизбани позволяет гостю сказать все, что он пожелает. Близится время намаза, и аллах отпустит вину того,
— Благодарю, хан, — сказал Черкашин. Он приложил правую руку к груди и слегка поклонился. — Ваш гость не собирается ввергать в грех слушающих его. Я лишь осмелюсь напомнить правоверным случай, когда пророк Мухаммед оспорил решение самого аллаха. Если буду не прав, поднимите руку, уважаемый Хаджи, и я умолкну.
— Мы принимаем условие, — одобрительно кивнул Абдул Кадыр. — Говорите. Мы слушаем.
— Сказано в Книге, что это случилось, когда пророк предстал перед всемилостивым и тот повелел мусульманам совершать намаз пятьдесят раз в день. Тогда пророк Муса дал Мухаммаду совет оспорить предопределение. Было так или я не прав?
— Писание знает это, — сказал Хаджи Ахмад, — гость не ошибся.
— Аллах выслушал пророка Мухаммеда и уменьшил число обязательных намазов до пяти в день. Только потому, что состоялись переговоры по одной из фундаментальных основ ислама. Более того, пророк Муса рекомендовал Мухаммаду поспорить с аллахом еще раз. Он считал, что и пять намазов много. Но Мухаммад счел, что этого достаточно, и больше не просил аллаха о снижении числа молитв. Разве отсюда вытекает, что переговоры, которые сулят мусульманам благо и выгоду, не угодны аллаху?
И снова, выручая Хаджи Ахмада, в разговор вмешался Абдул Кадыр Хан.
— Дорогой наш гость, — сказал он раздумчиво и погладил бороду, — вы смотрите только в одну сторону, где лежит Кабул. Но здесь, рядом с нами, ходит Хайруллохан. За его спиной тоже немалая сила. Мои люди о ней знают, ее видели. Может, нам все же лучше не портить отношения с теми, кто силен и находится рядом?
— Ваша правда, уважаемый хан, — ответил Черкашин. — Хайрулло — душман сильный. Только умные советуют: не хвались силой — найдется более сильный; не хвались умом — придет более умный.
— Кто же сильнее Хайрулло, по-вашему? — спросил Хаджи Ахмад. — Уж не те ли ваши, которые со стороны Кабула пришли в наши места? Так их совсем немного.
— Нет, уважаемый Хаджи Ахмад. Я не тех, кто пошел на Дарбар, имею в виду. Умный сказал, что хозяин в своем доме всегда сильнее врага. Здесь, в этих горах, — Черкашин плавно повел рукой в сторону вершин, — и в этих долинах, — он указал вниз, где зеленели квадраты садов и полей, прорезанные арыками, — здесь хозяева афганцы. Пуштуны. В том числе и ваш род, уважаемый Хаджи. Поэтому Хайрулло — извините, во рту горчит от такого имени — не сильнее вас. Он слабее. Ибо его сила — те же афганцы. Только обманутые саркардой. И когда они поймут обман, то отшатнутся от душманства. У других со временем спадет сила испуга, который на них нагнал Хайрулло. Они увидят, кто истинный хозяин на родной земле. Тогда всем ашрарам придется туго.
— Вы все время говорите «вас», — неожиданно вмешался в разговор Абдул Кадыр Хан. — К чему это? Наш род стоит в стороне от всего, что происходит вокруг. А вы словно нас всех объединяете с теми, кто против Хайруллохана.
— Я не ошибаюсь, когда говорю «вы».
— Вы нам будто бы угрожаете? — спросил Абдул Кадыр Хан с какой-то леностью в голосе.
Стало тихо. Приближенные знали, что именно эта леность выдавала напряжение, за которым у хана неизбежно следовала вспышка гнева.
— Я только рассказываю о том, что вижу, — сказал Черкашин спокойно. — И разве угроза, если поток, о котором я говорю, — это народ Афганистана? Это гильзаи и момаиды, вардаки и африди. Это шиявари, вазиры, попользаи. А озеро — ваш род. Такие же афганцы, такие же смелые, гордые люди, как и те, которых я вижу вокруг.
Арбаб расслабил пальцы, сжавшие подушку, на которой сидел.
— Ваши слова, уважаемый шурави, — сказал он твердо, — мне нравятся. Я вижу в них немало смысла.
Тут снова в разговор вмешался Хаджи Ахмад. Обращаясь к гостю, он сказал с подозрением:
— Вы, шурави, говорите горячо, будто примирение сулит вам личную выгоду. Она есть?
— Да, — ответил Черкашин уверенно. — Без сомнения, такая выгода у меня есть.
Сидевшие вокруг зашевелились. Откровение русского офицера было крайне неожиданным. На Востоке, когда купцы о чем-то торгуются, каждый держит свою выгоду в уме и, убей его, разорви на части, никогда не признается, в чем она. Шурави сказал о своем интересе прямо. Что он, хитрит или просто не в своем уме?
— В чем же ваша выгода? — спросил Хаджи Ахмад вкрадчиво.
— Когда наступит замирение, — ответил Черкашин, — и снова в стране пуштунов станут править те, кто заинтересован, чтобы в арыках текла вода, а не кровь, когда коровы смогут сохранять свое молоко, не угрожая рогами, мы, шурави, вернемся домой. Мы ждем этого дня. Торопим его. Верим, что он не за горами. Вот моя и моих товарищей выгода.
Пока шел серьезный разговор, бесшумные слуги расставили перед беседующими угощение. Абдул Кадыр Хан внимательно следил за приготовлениями к трапезе, лишь изредка движением руки подавая своим людям какие-то знаки. И вот, сочтя, что все готово, он приподнял вверх обе ладони:
— Аллах да благословит нашу пищу, уважаемые гости.
Он прикрыл лицо руками и пробормотал молитву. Все последовали его примеру.
— Угощайтесь, — сказал мизбан Черкашину. — Мне крайне приятно видеть вас в числе гостей. Ваша искренность была многим уроком. Угощайтесь!
Он подвинул к капитану блюдо с красным мясистым перцем. Сам взял стручок, ловко отправил его в рот и с видимым наслаждением закрыл глаза. Руки остальных гостей тоже потянулись к перцу.
Черкашин выбрал стручок помясистей, положил в рот, раскусил без всякой опаски. Сразу полыхнуло в глазах, будто в рот плеснули кипятком. Поперхнувшись от неожиданной горечи, он перестал на мгновение жевать и поглядел на хозяев. Никто не обращал на него никакого внимания. Все тянули руки к блюдам и сосредоточенно разжигали в желудках огонь, подкидывая туда стручок за стручком.