Жасминовый дым

Гамаюнов Игорь

А в воскресенье вечером, когда он, проглотив таблетку снотворного, разбирал диван, запел мобильник. Как всегда невовремя звонила Аля, интересовалась, смотрит ли он сейчас телевизор. Нет, конечно же, нет, а что случилось? Оказывается, по первому каналу идёт интересная мелодрама.

– Про нас, – добавила Аля.

– Про кого? – не понял Олег.

– Про нас с тобой, – объяснила она. – О том, как двое встречаются, а в их жизни ничего не происходит. А она мечтает о ребёнке. Посмотри обязательно!

– У меня завтра трудный день, и я принял снотворное. Спокойной ночи.

Таблетка подействует через двадцать минут. За это время он должен успеть почистить зубы и прочесть хотя бы несколько страниц из романа Богомолова

«Момент истины». Этот роман почему-то его успокаивал. Но в ванной сквозь шум воды он услышал тонкий скулёж, и снова ему почудилось, что прямо у его ног вьётся чёрной тенью приблудный пёс.

Скулёж доносился из нижней квартиры. Там жила одинокая старуха, маленькая и сморщенная, с торчавшими из-под блёклого платка седыми космами. Она ни с кем не здоровалась, затаив на всех какую-то давнюю обиду, никто уже много лет не слышал её голоса. И вот недавно она обзавелась собакой, хотя выходить с ней на улицу поздними вечерами боялась. И всё-таки выходила, когда скулёж перерастал в лай с истеричным подвыванием.

Олег нашёл в аптечке упаковку с берушами, но не успел всадить их себе в уши – снова запел мобильник. Неужели – Сёмин? Хочет подбодрить перед завтрашним испытанием? Нет, звонила сестра. Голос Катерины дребезжал от слёз. Оказывается, она рылась в старых бумагах и только что нашла в них его детскую фотографию. Он снят в детдомовском дворе, на прогулке, в тот год, когда мать решила его забрать к себе на Маросейку. Такой круглолицый, наголо стриженный, лицо серьёзное. Надо обязательно сделать копию.

– Не надо никаких копий! – Олег не заметил, как стал кричать в трубку. – И не вздумай мне показывать эту карточку, слышишь?! Порви её! Я не хочу её видеть!

– Но почему, Олежек? Это же ты на снимке!

– А я не хочу себя видеть на этом снимке, понимаешь?! Не хо-чу!

Он отключил мобильник, принял вторую таблетку снотворного и, выключив верхний свет, попытался читать Богомолова. Но от знакомого текста лишь рябило в глазах. Сквозь эту рябь проступал детдомовский двор с растоптанной песочницей и расшатанным турником, мельтешащие фигурки в одинаковых курточках и штанах, бесконечно длинный забор и в нём, меж металлических прутьев, лицо женщины, высматривавшей его в толпе.

Ему хотелось стереть эту, возникающую время от времени, мучительную картинку, но она не поддавалась его усилиям, обладая какой-то злой живучестью. Единственный способ – он знает – смыть её слезами. Так бывало в детстве. Но так у него давно уже не получалось. Похоже, запас его слёз кончился. Навсегда.

11

Звонок Сёмина настиг Олега на следующий день в коридоре суда. Вокруг томились люди, толклись у дверей, вполголоса выясняли что-то у пробегавших мимо девушек с кипами бумаг в руках. Процесс по делу Сергиенковой уже шёл, и Олег ждал вызова, когда запел мобильник. Сёмин был бодр и напорист. Интересовался его самочувствием, спрашивал, успел ли он до начала процесса сообщить судье об отъезде в Новороссийск. Успокаивал: всё будет в порядке. Главное – не смотреть подсудимой в глаза. Не поддаться чувствам. У подсудимой возможна истерика с обмороком – не верь. Суд – это тоже театр.

Да, конечно же, театр, подумал Олег, когда дверь открылась и его пригласили в зал. Резким шагом прошёл он к свидетельской трибунке. Назвался. Слева – стол адвоката, лысоватого господина с выпукло-белёсыми глазами и звучным басом (вот кого надо бояться!). За его спиной – металлическая клетка с маячащей в ней фигуркой Сергиенковой (нет, не всматривается туда Олег, скользит мимо). Справа – стол прокурора, синий мундир, властно-неподвижное лицо. Прямо перед Рябикиным, на подиуме за широким столом, судья – чёрная мантия, серебристо-седой ёжик (почти нимб!), профессионально-бесстрастный взгляд. Стариковские жилистые его руки перелистывают страницы дела.

Главное

правило этого театра: не отвлекаться на частности, иначе выпадешь из образа. И – отвечать на вопросы чётко. Да, он скромный менеджер. У него много работы. Он устаёт от чиновничьих вымогательств. В ситуации с Сергиенко-вой был край: сколько можно угнетать малый бизнес, вынуждая предпринимателей платить чиновникам дань! Он, Рябикин, обратился за помощью в милицию, помог ей выявить взяточницу.

Он был убедителен, отвечая на вопросы прокурора и защитника. Говорил ровным голосом, поправляя сползавшие очки с затемнёнными стёклами, глядя только прямо перед собой – на судью, сиявшего серебристо-седым нимбом. Ему мешало лишь присутствие публики. Олег ощущал спиной её враждебное дыхание, её взгляды. Да, конечно, среди пришедших наверняка были и те, кто считал торжеством справедливости перемещение такой начальницы из просторного кабинета в железную клетку. Но большинство-то сейчас наверняка сочувствовало ей, таков наш отечественный парадокс: пленённого злодея отходчивый народ всегда готов пожалеть. Независимо от того, доказано ли, что пленённый – злодей, или не доказано. Нет, ничего из их жалости не выйдет, потому что за ним правда. В главном – правда: чиновников-взяточников нужно выкорчевать из нашей жизни. А те несуразицы, которые сладострастно выворачивает сейчас напористый адвокат, несущественны, потому что не меняют существа дела.

– Кто именно из руководства португальской фирмы, – басит адвокат, почти декламируя свой текст, – поручал вам подыскать помещение под офис?

Задумывается Рябикин, глядя поверх его головы, передёргивает плечами.

– Не помню.

– А известно ли вам, что названная вами фирма в то лето никакой деятельности в России уже не вела и открывать своё представительство в Москве не намеревалась?

Всё-таки этот копун обнаружил фикцию, на которую работники Сёмина пошли из-за спешки, заставив Рябикина использовать устаревшие документы.

– Нет, мне это не известно.

И происходит то, чего Олег опасался.

– Португальская фирма, именем которой манипулировал господин Рябикин, – говорит адвокат, придав голосу оттенок мрачной торжественности, – заморозила свою деятельность в России ровно за полгода до случившихся событий. То есть доверенность, выданная Рябикину на установление торговых контактов, утратила силу за шесть месяцев до того, как он переступил порог кабинета Сергиенковой.

Последовала мизансцена: адвокат не торопясь пересекает зал, кладёт на стол судьи скатывающийся в рулончик листок – сообщение, переданное ему по факсу из Лиссабона. Судья, надев очки, расправляет его на столе, вчитываясь. Протягивает секретарю суда, остроносой девушке в пиджачке и белой блузке, сидевшей справа от него за компьютерным экраном. Она сходит с подиума, строго постукивая каблучками, относит листок прокурору. Тот, прочитав, возвращает ей, и она кладёт его на свидетельскую трибунку. Опустив в него взгляд, молчит Олег. Он знает: в зале суда сейчас витает незаданный вопрос: кого он, Олег, представлял, когда вёл упорные переговоры с Сергиенковой? Вопрос не задан, потому что и судья, и адвокат с прокурором знают на него ответ. Но ведь сидящие за спиной Олега не знают и потому ждут.

– Мне позвонили из Лиссабона, – наконец произносит он медленно, словно припоминая события давно минувших лет. – Попросили подыскать место под офис. Не помню, кто именно звонил. Трудная португальская фамилия.

И на всякий случай добавляет:

– Я с тех пор по контракту работал со многими фирмами, не все фамилии остались в памяти.

Для непосвящённых этого достаточно. А теперь можно пойти в наступление. И он, уже с оттенком нетерпения, обращается к судье:

– Ваша честь, хотел бы напомнить, я ограничен во времени. Я предупреждал, мне нужно успеть на поезд в Новороссийск. Срочная командировка.