Жасминовый дым
Шрифт:
Больше всего Олега мучила подробность: мать, вернувшись на Маросейку из роддома, сказала соседям, что ребёнок родился мёртвым. И пять лет жила в этой лжи, зная, что её мальчик жив, спит на казённой кровати, гуляет в казённом дворе, ест казённую еду и, как все детдомовцы, мечтает о том, чтобы у него нашлась мать. И ещё четыре года колебалась, брать или не брать сына домой. Приходила к ограде, стояла, вцепившись в холодные прутья, высматривая в толпе гуляющих мальчишек своего. Иногда, окликая, заговаривала.
Это лицо за металлическими прутьями стало ему тогда привычным, даже снилось, и когда мать уже пускали к нему и она приходила с подарками,
В метро Олег избегал смотреть на лица стоявших рядом людей. Ему казалось – они присматриваются к нему так, будто пытаются вспомнить, где с ним встречались. Иногда он замечал мелькавшие на этих лицах улыбки и спрашивал себя: «Ну, какого чёрта скалятся?» Он стал подозревать за собой слежку, и однажды даже сказал об этом Сёмину, но тот только иронически хмыкнул в ответ. Ведь все те, с кем Олег был в контакте по делу о наркотиках, а затем по операции с «палёной» водкой, были осуждены и не могли разъезжать на московском метро. Да и в момент тех операций он резко менял внешность – красил волосы в иссиня-чёрный цвет или стригся наголо и даже время от времени носил слегка затемнённые очки.
Сейчас он, держась за поручень, пытался читать только что купленную газету и не мог – мешали стоявшие рядом. Казалось, они внимательно следят за выражением его лица. К тому же все статьи (так представлялось Олегу) были написаны одним злорадно хихикающим человечком, забавляющим читателя сообщениями о супружеских изменах и смертельных болезнях известных людей. Дочитал лишь одну заметку – об актрисе, искусанной собственным псом бойцовской породы.
На «Тимирязевской» шумный рынок перекликался голосами лоточников, гремел по асфальтовым неровностям колёсами тачек, исторгал из глубин торговых брезентовых палаток душераздирающие шансоны. Олег торопливо пересекал его, лавируя в людской колеблющейся массе, всё больше раздражаясь на шансонные вопли, и тут в сумке заверещал мобильник. Звонила Аля. Голос излучал обволакивающую теплоту. Её очень беспокоит его состояние, ей кажется, что ему нужно больше бывать на воздухе. И поэтому, говорила она с придыханием, у неё возникла идея: а что если (раз уж он, Олег, спрашивал про щенка) она заведёт небольшую собачку из тех, что сейчас носят на руках? В каждый свой приезд Олег вместе с ней, Алей, прогуливал бы пёсика в соседнем парке.
– Животное в доме очень дисциплинирует! – убеждала его осчастливленная своим проектом Алевтина. – Ты со мной согласен?
Ему хотелось швырнуть мобильник в мусорный контейнер, как раз шёл мимо. Еле сдержался. Подавляя раздражение, отчётливо произнёс, почти крикнул, пытаясь пробиться сквозь рыночные шумы: «Извини, я занят!» И тут же отключился, ускорив шаг, уходя из суетного человеческого скопища, убегая от догонявшей его рыдающей мелодии и басистого мужского признания: Мы встречались с тобой,/ Мы встречались с тобой/ На аллеях цветущего сада./ Я пытался прижаться к груди молодой,/ Ты шептала: «Не надо, не надо».
Следующий звонок настиг его на улице Яблочкова, когда он протискивался к своему подъезду меж тесно стоявших автомобилей. Сестру он узнавал сразу по особой хрипотце – она
– Была в церкви, помянула маму, – говорила Катерина низко вибрирующим голосом, не спрашивая, где он и в состоянии ли общаться. – Поставила свечу за упокой. Я ведь ей всё простила, прости и ты, такая у нас жизнь, без греха и гадостей не проживёшь. Знаешь, красиво в церкви, иконы, свечи, хор поёт, тебе обязательно надо креститься, ты же некрещёный, Олежка, разве так можно! Вот давай договоримся, я нашему батюшке скажу, а ты приезжай в следующие выходные…
Он слушал её не прерывая, поднимаясь по ступенькам на третий этаж, звеня ключами, открывая дверь. С тех пор, как их коммуналку на Маросейке расселили, переоборудовав под офисы, Олег с сестрой получили квартиры в разных районах Москвы и не виделись годами, общаясь по телефону. Причём говорила в основном Катерина, убеждавшая брата обратиться к Богу, как это сделала она два года назад. Он успел снять пальто и включить электрочайник, когда, наконец, речь Катерины стала иссякать.
– Ну, поговорили, побегу, ещё куча дел, а ты звони, ладно?!
Она отключилась, так, кажется, и не услышав его голоса.
5
Олег двигался по заученным маршрутам своего жилья автоматически – ванная, кухня, холодильник, комната, мысленно блуждая по «делу Сергиенковой». Торопился, заваривая чай, нарезая сыр. Его ждал старый шкаф с покосившимися дверцами, скрывавший в нижнем сумрачном чреве, заваленном ветхими книгами советских ещё времён, небольшой сейф. Открывал его Олег всегда с особым чувством причастности к настоящему мужскому делу, без которого – он был уверен – оплетёт нашу жизнь хитроумная человеческая нечисть, задушит всё справедливое и честное. Обрубить её вездесущие щупальца можно только перехитрив, усыпив бдительность, притворившись такой же нечистью.
Шкаф достался Олегу, когда, разъезжаясь, делили с Катериной материно наследство, навсегда покидая Маросейку. Сестра предлагала выкинуть его на помойку, но Олег почему-то заупрямился и перевёз на Тимирязевскую вместе с потрёпанными рассыпающимися книгами. Их он потом несколько вечеров листал («Далеко от Москвы», «Алитет уходит в горы, «Блокада»), гадая, читала ли их когда-нибудь мать или держала, как она любила говорить, «для форсу». Он её с книгой в руках не помнил.
Теперь Олег закладывал ими свой стоявший в глубине шкафа железный ящик, не очень понимая, зачем это делает. К себе он никого не приглашал, уборку делал сам, да и домашние сейфы в последние годы стали обыденностью. Вот и сейчас он вначале задёрнул плотные шторы (из дома напротив легко было рассмотреть всё, чем он занят), открыл нижние дверцы шкафа, отодвинул пыльную груду книг и, скрежетнув ключом, откинул взвизгнувшую дверцу.
Здесь аккуратной стопкой лежали такие же, как в кабинете Сёмина, папки с завязками, в верхнем отделении были сложены аудиокассеты – те самые, с записями разговоров Сергиенковой, так и не пригодившиеся. Олег расшифровывал их несколько дней, стараясь ничего не упустить – ни случайного восклицания, ни вырвавшегося вдруг смешка, кратко помечая в скобках: воскл., смех. Дело такой сложности у него было первым, он упустил какие-то важные моменты и сейчас, пролистав расшифровки, непременно увидит их. Чтобы впредь не лопухнуться на мелочах.