Жатва душ. Несущий свет

Сугралинов Данияр

Но радовался я рано, вскоре здоровье снова начало снижаться. Увидев ром, Дитрих протянул руку к бутылке.

— Не прощу себе, если не сделаю несколько глотков. Вдруг в последний раз? Всю жизнь отказываешь себе в отдыхе, вредной, но вкусной пище, в алкоголе… Теперь — какой смысл?

Я не стал возражать, все-таки алкоголь — какой-никакой антисептик, при простуде рекомендуют, потому нашел пластиковые стаканчики, плеснул в них три раза граммов по тридцать — Керстин тоже не отказалась — и провозгласил тост:

— Выпьем, чтобы выжить и победить!

Ром

обжег пищевод, и сразу по телу разлилось приятное тепло. Керстин выключила фонарь, щелкуны зазвучали отчетливее. Дитрих провалился в сон, а мы с его супругой остались сидеть в темноте. Поначалу молчали, думая о своем, а потом она принялась изливать душу. Осознание конечности жизни нависло гильотиной, видимо, разговаривая, женщина чувствовала себя более живой.

Им было по восемьдесят, то есть родились в конце войны. Детство выдалось соответствующим — хотя и в западной Германии. Всю жизнь они строили карьеру: Дитрих летал, она работала менеджером по продаже автомобилей. Сперва копили на большой дом, думали обзаводиться детьми после сорока. Потом обоим исполнилось сорок, сорок пять… И оказалось, что даже медицина бессильна, думать о продолжении рода поздно и ему, и ей. А теперь, раз они молодеют, есть шанс все исправить!

Мы выпили еще немного, и стало снова клонить в сон. Но мы условились дежурить по очереди — мало ли что случится — и проснуться ближе к утру.

Сперва спал я, а когда сменил Керстин, Дитрих метался по кровати в бреду и что-то бормотал по-немецки. Здоровья у него осталось 42%.

Взошла луна над самой кромкой океана, и стали видны рыщущие по берегу силуэты.

Глава 5

Трое в лодке, не считая котенка

Я все-таки уснул, регенерация требовала своего, зато проснулся до рассвета с ясной головой, будто кто-то вытолкнул меня из сна, и впервые не почувствовал боли. А еще увидел, что зомби, не дождавшись нас, ушли.

На часах было полшестого, но рассвет еще не занимался, было черным-черно.

Луна пошла на убыль, но ее света все равно хватало, чтобы разглядеть, как тяжело дышит Дитрих, здоровье его упало до 31%. Керстин дремала у его ног.

— Керстин, — потряс я ее за плечо. — Подъем. Пора двигать.

Она сразу открыла глаза, словно и не спала.

— Как он? — спросил я.

— Хуже, — обреченно проговорила она, и вдруг в ее голосе появилась решимость: — Нужно сейчас же плыть в «Калигайахан».

Я еще раз выглянул в иллюминатор — обзор был так себе, но, похоже, удача на нашей стороне: щелкуны поняли, что не дождутся нас, и ушли в джунгли. С другой стороны катера их тоже не наблюдалось.

— Самое время выдвигаться, — сказал я Керстин. — Фонарь не включайте, соберите продукты, я схожу на разведку, посмотрю, не затаились ли они.

Это было бы плохо, очень плохо. Нам пришлось бы и отбиваться, и защищать беспомощного Дитриха. А учитывая, что среди них есть многоуровневые, скорее всего, твари загнали бы нас обратно.

Осторожно-осторожно,

стараясь не нарушить предрассветную тишину скрипом петель, я распахнул дверцу и просочился наружу. Согнувшись в три погибели, огляделся: чисто! Распрямился в полный рост, еще раз огляделся. Повезло!

Вернувшись в каюту, я чуть не выскочил назад: там стоял сладковато-приторный запах разложения, терпеть его было невозможно. Похоже, у Дитриха началась гангрена. Неплохо бы зафиксировать его ногу шиной, но на это не было времени: зомби могли вернуться в любой момент.

Мы с трудом выволокли Дитриха из катера. Он едва стоял на ногах, стонал что-то по-немецки. Я думал, бредит, оказалось, нет.

— Он спрашивает, что происходит, — перевела его бормотание Керстин.

— Скажите, плывем за помощью. Потерпите немного.

Лодки напоминали каноэ, только та, на которой я приплыл, была привычной, большой, но с более острым и чуть загнутым носом. Керстин, вооруженная клюшкой для гольфа, которую использовала как оружие, караулила Дитриха, тревожно поглядывая в лес. Я уперся в лодку, двумя рывками подтолкнул ее к воде, и мы уложили туда немца, закинул наши пожитки и остатки консервов. Крош, как всегда, был рядом, его глаза светились отраженным лунным светом.

— Иди сюда, мелкий, — позвал я, и он запрыгнул в лодку.

Только сейчас я ощутил, до чего же грязный. Повел лодку, будучи по пояс в воде, стянул футболку, потер кожу, покрытую кровавой коркой. Какое же блаженство! Так бы и сидел в воде, но времени нет. Потерев свежий шрам на животе, я оттолкнул лодку, перевалился через борт и взялся за весла. Руки ныли, но выбора не было.

— Знаете куда плыть? — спросила Керстин, поправляя подушку под головой мужа.

— Примерно. Будем держаться метрах в пятидесяти от берега — достаточно далеко от зомби… и плохих людей, но не теряя ориентиров.

Я начал грести, стараясь как можно тише вынимать и опускать весла, хотя понимал, что этих всхлипов воды не слышно, потому что и ночью в джунглях кипела жизнь.

Ночь, бриз, темная вода блестит в лунном свете. В другое время — романтика, сейчас — выживание.

Дитрих то замолкал, то снова начинал стонать, бормотать что-то. Керстин успокаивала его, вытирала пот со лба, перебирала волосы.

— Он бредит, — тихо сказала она. — Говорит о доме, о Мюнхене.

— Вернетесь, если захотите, — ответил я, налегая на весла. — С мужем-то пилотом.

— Сорок лет он летал, — гордо сказала Керстин.

Через полчаса гребли мои плечи горели огнем, а на ладонях вздулись волдыри. Спасибо «Живучести» — раны заживали на глазах, но все равно было больно. Отпустив весла, я подул на ладони, дал немного поработать регенерации, но, когда Керстин предложила поменяться местами, устыдился, продолжил грести, подумав: «Трое в лодке, не считая котенка».

Близился рассвет. Небо стремительно светлело, словно кто-то подкручивал кнопку яркости.

Заметив движение под водой, я присмотрелся и выругался: