Жатва душ. Несущий свет
Шрифт:
Крош вдруг зашипел. Я замер, прислушиваясь. Из-за ближайших дверей доносилось шарканье, стук и знакомое «Уэ-э, уэ-э». По всей вероятности, там были бездушные.
Интересно, могут ли они издохнуть от голода?
— Идем тихо, — прошептал я и повторил, когда Дитрих невольно застонал: — Очень тихо!
Но Керстин все равно ахнула, увидев следующий номер через приоткрытую дверь. Пол там был весь в крови, и лицом вниз лежал чей-то облепленный мухами труп. Он уже разложился, тянуло падалью.
— Это… это… номер Ингрид! —
— Не думайте сейчас об этом, — оборвал ее я. — Сосредоточьтесь на Дитрихе.
Наконец мы добрались до холла с панорамными окнами. Роскошь, но заброшенная — окна заколочены, завалены креслами-шкафами-диванами так, что свет еле пробивается. Похоже, кто-то пытался забаррикадироваться…
— Однозначно, тут есть выжившие, — констатировал факт я.
Стоило пересечь холл и добраться до коридора к восточному крылу, как мы уткнулись в баррикаду! Настоящую, из мебели, металла и колючей проволоки. И за ней кто-то был.
— Стоять! — раздался властный голос. Говорили по-английски, но, кажется, с французским акцентом. — Кто такие?
В просвете между нагромождениями мелькнуло дуло дробовика, а потом лицо немолодого чернокожего мужчины.
Анри Ренар, 49 лет
Активная одушевленная оболочка: 100%.
Ничего себе! Человек с ружьем — и не претендент? Как такое может быть? Я поднял руку и спокойно ответил:
— Мы живые. У нас раненый, ему срочно нужна помощь.
— Сколько вас?
— Трое. И котенок, — сказал я, кивнув на Кроша.
Котенок выступил вперед, словно понимая, что речь идет о нем, но мужик его проигнорировал. Всмотрелся в нас, особенно в Дитриха, напрягся, спросил:
— Что с ним?
— Ожог бедра от кислотного плевка зомби. Проело глубоко, началось заражение. Нужны антибиотики.
— Кислотный плевок? — недоуменно пробормотал он. — Мертвецы теперь и на такое способны?
— Вроде того, мы называем их тошноплюи, — сказал я, переводя на английский название зомби дословно.
— Эй, чувак! — крикнул он кому-то. — Позови доктора Рихтера! Срочно!
Потом снова обратился к нам:
— Оружие есть?
Я показал тесак.
— Только это.
— Положи на пол и отойди. И вообще все выкладывайте.
Бесполезно было спорить. Тут или подчиняться, или отступать. Решение надо принимать быстро. Я решил рискнуть. Опустил Дитриха, скрепя сердце выложил тесак, нож, остатки продуктов, флягу — все, что имел.
— Это все, — сказал я, отступая.
— Хорошо, — кивнул он. — Рэмис, открывай!
Часть баррикады отъехала, образуя проход. Появился седовласый мужчина с восточными чертами лица, в белой рубашке, сквозь которую просвечивали черные кольца волос и толстая золотая цепь.
Рамиз Гусейнович Алескеров, 63 года
Активная одушевленная оболочка: 100%.
Опа! И этот всего лишь оболочка. Где же претенденты и чистильщики?
— Проходите, — сказал он с таким акцентом, как если бы Мимино заговорил на ломаном английском. — Медленно. По одному.
— Сперва муж! — взмолилась Керстин. — Он умирает!
За спиной Рамиза появился высокий худощавый мужчина в очках и медицинском халате и парень, похожий на Джимми из мультика «Остров сокровищ», с раскладными носилками.
— Я доктор Рихтер, — представился длинный. — Это мой ассистент Бобби. Давайте не будем терять время.
И доктор, и его помощник были нулевками.
Они тут же унесли Дитриха, Керстин побежала следом. Я остался с седовласым.
— Русский? — неожиданно спросил он.
— Да, — удивился я и спросил, повторив произношение чернокожего, чтобы не светить умение видеть профили: — Ты тоже, Рэмис?
— Сам он Рэмис! — выругался седовласый. — Меня зовут Рамиз, я из Баку. Азербайджанец, хотя для этих… все мы русские. Давай проходи, гостем будешь.
Ага, значит не Мимино, а Рубик Хачикян, который «я тебе один умный вещь скажу, но ты не обижайся».
— Ну, тогда салам алейкум, Рамиз.
— Алейкум ассалам, — ответил он, улыбаясь. — Наш человек!
Я шагнул через порог и ошалел. За баррикадой был совсем другой мир! Чистые коридоры, самодельные плакаты с правилами на стенах, написанные по-английски. Пахло едой и моющими средствами.
Больше всего убили «Правила проживания в сообществе Калигайахан». Я остановился возле плаката. Писал их явно человек серьезный и уже после Жатвы. Запрещалось драться, к примеру, а нарушение каралось изгнанием. Также карались и менее серьезные провинности, например, отсутствие гигиены или отказ выполнить поручение общины, но вчитаться я не успел. Рамиз посоветовал не обращать внимания, так как тот, кто писал, уже покинул этот мир, а остальным плевать. Все решается в общине коллективно.
— Короче, добро пожаловать, — с широкой улыбкой сказал Рамиз. — Наш маленький, так сказать, оазис в аду.
— Сколько вас здесь? — спросил я, оглядываясь.
— Тридцать два человека, включая трех детей. Плюс вы трое, если решите остаться. Ну, или двое, если тот немец не поправится.
— Лучше бы ему поправиться, — сказал я, но не стал объяснять, что Дитрих пилот. — Ты сказал не обращать внимания на правила, но ведь какие-то есть?
— От каждого по способностям, дорогой, — обтекаемо ответил Рамиз, — каждому по потребностям… в разумных пределах, понимаешь?