Жажда бессмертия

Львова Мира

— Очень хорошо! Я знал, что на тебя можно положиться. Ты гений!

Он поднялся и направился к двери. Алла Шалвовна подмигнула профессору и засеменила за директором. Карл Борисович выдохнул, устало опустился на стул, на котором только что сидела Алла Шалвовна, и принялся считать пульс на запястье.

— Какой молодец, Борисович! — восхищенно произнес Семен Семенович и нажал на кнопку вызова лифта. — Отлично придумал! Контейнеры для еды точно выстрелят. Надо рекламу забабахать и отвезти в Москву. Пусть акционеры выдохнут.

Они

зашли в лифт и не заметили Севу, подошедшего сзади. Он остался стоять в коридоре, пораженный услышанным.

Глава 3

Карл Борисович поставил на стол радиоприемник, повернул усики усилителя на «Деревню» и включил. Многоголосье разлилось по кабинету. Веселый смех детей вперемешку с тявканьем собаки слышался приглушенно, издалека. Зато разговор взрослых звучал так, будто профессор сидел рядом с ними.

— Хороша уха, — послышался мужской голос и причмокивание. — Моя матушка такую же готовила, только с картошкой.

— Да, плохо, что картошки нет. Сейчас бы картофельный гратен с сыром. М-м, — ответил старческий голос и тоже захлебал.

— Луиза, можно добавки? — крикнула женщина и тихо сказала. — Я этой картошкой на всю жизнь наелась. Во время войны одной картошкой питались.

— Вера, о какой войне ты говоришь? — полюбопытствовал старик.

— О Гитлеровской. С Союза я.

— Гитлеровской? Нет, не знаю. Меня тогда на земле уже не было. Я раньше переселился.

Озадаченный Карл Борисович повернул рукоятку на полную громкость. По голосу Вера была не старше тридцати лет. И что значат слова старика: «Меня тогда на земле уже не было?» Тем временем разговор продолжался.

— Когда вы переселились, Гюстав? — спросила Вера.

— Как только женушка покинула меня. Луиза сказала, что те времена стали называть «Сумасшедшие двадцатые». Не знаю. На моем шато ничего сумасшедшего не было. Кроме одиночества.

Повисло молчание, прерываемое стуком ложек, смехом детей и счастливым лаем собаки. Карл Борисович повернул усики в промежуток между одиннадцатью и двенадцатью. Печальная мелодия Струнного зазвучала из динамика.

— Интересно, — профессор поставил истукана к себе лицом и принялся задумчиво разглядывать знакомую статуэтку.

— Совсем запутался и никак не могу сообразить, — признался он истукану. — «Сумасшедшие двадцатые» были во Франции в двадцатом веке, после Первой мировой войны. Как старик мог жить в то время? Опять же эта Вера. По голосу — совсем молодая.

Карл Борисович вскочил с кресла и принялся ходить по кабинету, почесывая заросшую щеку.

— Люди разных возрастов, из разных стран, живущие в разное время — сидят вместе и общаются. Как такое возможно?

Он то подходил к столу, то смотрел в окно, то прислушивался к музыке Струнного. Прошло около получаса, но профессор продолжал без устали мерять шагами кабинет.

Вдруг пришла мысль, за которую он ухватился, вытянул, как шнурок, и с облегчением

замотал в клубок понимания. Для такого эрудированного человека, как Карл Борисович, что-то не знать или не понимать равносильно тому как если бы атлет не мог поднять пятикилограммовую гирю. Он плюхнулся в мягкое кожаное кресло и доложил истукану:

— Это столовая психиатрической больницы. Сидят там эти Наполеоны с Пушкинами и басни травят. С этим разобрались. Но как быть с тем, что разговаривали они сначала на непонятно каком языке, а потом на русском? Хотя, Маша говорит — тарабарщина. Опять же, как вообще радиоприемник ловит обычную человеческую речь?

Он снова принялся чесать щеку, пока та не отозвалась жжением. Пару раз вскидывал вопросительный взгляд на истукана, но тот безмолвствовал.

— Эх, придется Вове позвонить, — махнул рукой профессор и схватил трубку. Номер старинного друга он помнил наизусть, но пальцы то и дело соскакивали с барабана. После нескольких попыток из трубки зазвучали гудки.

— Алло, — послышался ленивый голос.

— Алё, Вовка, это я. Ты спишь, что ли?

— А, Карло, привет! — вмиг оживился друг. — Конечно, сплю. Что же еще на пенсии делать?

— М-да, пенсия, — протянул профессор и, загнав подальше ерепенящуюся гордость, продолжил. — Я посоветоваться с тобой хотел.

— А я тебе говорил, что ей только денег надо.

— Я не про то, — перебил его Карл Борисович. — Помнишь, про радиоприемник тебе рассказывал?

— Не-а, — признался Вова после паузы.

— Не важно. У меня такой вопрос. Может ли речь обычного человека каким-то образом превратиться в радиоволну без помощи передатчика?

— Карло, ты меня пугаешь, — посерьезнел Вова. — У тебя, похоже, старческая деменция началась. Ты бы кроссворды порешал, а то…

— Я серьезно. Можно ли услышать через радио речь человека на улице? Всё-таки речь — тоже излучение.

— Акустическое излучение, — по слогам проговорил он. — А не электромагнитное.

— Но всё-таки это волны! — возмутился Карл Борисович. — Может, мы просто чего-то не знаем, и в определенных условиях они могут как-то…

— Карло, — перебил Вова. — Сядь на скамейку рядом со своими студентами и еще раз пройди физику. Не морочь мне голову. Светке привет.

Профессор услышал короткие гудки и положил трубку. Друг был прав. Такой вопрос мог задать только студент-двоечник.

***

Светлана жарила яичницу в общей кухне коммунальной квартиры. На соседней конфорке варились пельмени. Лысый мужичок в нетерпении смотрел на часы.

— Готово! — воскликнул он, выключил газ и, схватив кастрюлю, засеменил в свою комнату.

Артем подошел сзади и приобнял Светлану.

— Есть так хочется. Не готово еще?

— Почти. Поставь тарелки, сейчас принесу, — промурлыкала она и чмокнула в губы. Артем шлепнул ее по ягодицам и ушел.

— С каждым разом все распутнее, — услышала она сзади недовольный голос.