Жажда смысла. Человек в экстремальных ситуациях. Пределы психотерапии
Шрифт:
В арт-терапии исходят из того, что существует взаимосвязь между психическим состоянием человека и способностью организма мобилизовать свои защитные силы. Поэтому для ВИЧ-инфицированных особенно важны осознание своего Я и его стабилизация» (Mayer, 1994, S. 245). С помощью различных методик арт-терапии поддерживают и усиливают внутренний взгляд, чтобы установить более глубокую связь с самим собой.
Арт-терапевтический подход во многом сходен с позицией Лешана, когда мы обращаемся к здоровым аспектам Я, укрепляем их, ищем искры жизни и то, что дает человеку силы и радость, несмотря на все трудности болезни. Арт-терапия дает пациенту возможность активно прорабатывать свое страдание, воссоединять свои отчужденные части и фрагментированный образ своего тела. Создание визуальных образов помогает заглянуть в мрачные пространства психики, которые никогда не освещало слово, а также выразить то, что не поддается речи и является, как и сновидения,
При сопровождении больных СПИДом часто обнаруживается тенденция к преодолению своих границ и выходу в духовное измерение жизни. Элизабет Кюблер-Росс пишет, что однажды в Сан-Франциско 42-летний больной СПИДом сказал ей: «В религиозном и духовном смысле я был воспитан чудовищно, особенно – в духовном. Но я полагаю, что всегда был на свой лад духовным человеком, то есть у меня всегда было свое глубокое отношение к природе, к звездам, к небесам, и я задумывался о вечности… Теперь я стал намного глубже духовно и более религиозен» (K"ubler-Ross, 1988).
Древерманн очень трогательно описал эту способность человека перед лицом смерти превзойти самого себя: «Мы, люди, именно перед смертью можем растянуть свое сознание до горизонта, до самого края света, и победить смерть, обладая знанием того, кто мы есть» (Drewermann, 1991a, S. 106). Мы можем также вспомнить веру древних египтян в то, что жизнь стремится к обновлению именно на самом ее пределе.
Именно на этом самом последнем пределе, в шаге от смерти, ценности становятся иными – теми, которые имели особое значение во всех духовных традициях; мы имеем в виду практику сосредоточенного внимания, которая для больных раком и СПИДом становится ежедневной. Она имеет свой практический смысл во внимательном отношении к своему телу и его потребностям, к шепоту тонких сигналов и сообщений, которые оно передает. Сосредоточенная внимательность – это практика духовного роста, состояние духовного бодрствования, которое позволяет нам видеть себя и мир свободно и безоценочно. Таким образом, сосредоточенная внимательность – это такое состояние сознания, которое сопровождает каждый наш вдох и выдох и все, что мы делаем. Генри Миллер очень удачно описал это: «Когда внимание человека полностью сосредоточено на чем-то – пусть даже всего лишь на травинке, – это что-то становится целым миром – таинственным, загадочным, внушающим благоговение и невыразимо величественным».
Такого рода сосредоточенности сопутствуют готовность доверять, искренность и терпение. Она дает внутреннее равновесие, покой, позволяет чувствовать свою жизнь осмысленной, ведь внимательное отношение к себе и своему окружению будит все лучшее в человеке – его сострадание и способность быть благодарным.
Но прежде чем человек сможет достичь такой внутренней позиции, он встретится в ходе терапии с Тенью, с темами вины и наказания, с обесцениванием болезни как со стороны церкви и общества, так и с внутренним самообесцениванием. Если чувство бессмысленности готово сокрушить человека, возникает вопрос Иова: «Почему я, почему именно я?» Этот мучительный возглас отчаяния, эту ярость в ответ на несправедливость жизни мы часто слышим, встречаясь с неизлечимо больными. И глас 22-го псалма [26] оказывается болезненно точным:
26
В русском издании Библии – Пс. 21. – Прим. пер.
«Боже мой! Боже мой! Для чего Ты оставил меня? Далеки от спасения моего слова вопля моего. Боже мой! Я вопию днем, – и Ты не внемлешь мне, ночью – и нет мне успокоения… Не удаляйся от меня, ибо скорбь близка, а помощника нет… Я пролился, как вода; все кости мои рассыпались; сердце мое сделалось как воск, растаяло посреди внутренности моей. Сила моя иссохла, как черепок; язык мой прилип к гортани моей; и Ты свел меня к персти смертной».
Мы должны быть внутренне готовы к таким экзистенциальным темам, поскольку ощущения покинутости, утраты и предательства являются частыми темами при работе с больными СПИДом. Речь идет об утрате будущего, мечтаний и жизненных планов, о прощании с «товарищами по несчастью», о разлуке с родственниками, которые отвернулись от них, как только стал известен диагноз, о том, что уже больше нет безоговорочной уверенности, что их жизнь чего-то стоит.
Очень большое место в терапевтическом сопровождении занимает горевание об утраченной вере в бессмертие, об утраченном доверии и о вероломстве. Французский философ Андре Глуксманн
«Нужно смотреть двояко: с одной стороны, на любовь, с другой стороны, на смерть. Одно полушарие мозга – за доверие, другое – за недоверие. Предохраняться – значит подозревать, не зная ничего, но зная только, что должен подозревать всех и вся в слепоте – и, прежде всего, подозревать любовь» (Gluksmann, 1995, S. 15). Эти сложности в партнерских отношениях создают дистанцию. «Любовь делает неприемлемое приемлемым, но сексуальность избегает этого и представляет собой смерть. Рекламный агент, который хвалит презерватив, также считает, что не стоит «смешивать божий дар с яичницей» и что он хочет лишь облегчить жизнь. «О Высшем он даже не задумывается. Любые эсхатологические вопросы – не его дело. Зачем жить? Это ваше дело. Как жить? Здесь он прикладывает руку» (Gluksmann, 1995).
Место святой любви заняла «безопасная» любовь. Глуксманн страстно пишет об этом безумии и бессмыслице, о болезни, разрушающей нашу картину мира, в книге, претендующей на интеграцию смерти и любви. В известной степени, мысль о том, что только в любви нам не страшна смерть, отражена в мифологии. Есть, например, мифы о влюбленных, которые добровольно спускаются в царство смерти, чтобы вернуть к жизни своих возлюбленных. Только те, кто любит, совершают трудное и опасное путешествие на тот свет, плавание по ночному морю в мрачные ущелья мира мертвых (Инанна, Алкестид, Орфей и др.).
Нам, терапевтам, тоже нужна хотя бы частица такой любви, чтобы выдержать предельные требования к работе с людьми, оказавшимися на грани жизни и смерти. В то же время постоянный контакт с тем измерением бытия, которое позволяет парить над бездной скрытого смысла, дает бесценный шанс для развития нашего собственного процесса личностного созревания.
Травма насилия как смерть смысла?
27
Media vita mortui sumus – неточно приведенные слова, начинающие французское церковное песнопение 750 г., авторство которого приписывают Ноткеру Первому: «Media vita in morte sumus…» – Прим. пер.
В этой главе, посвященной тому, как пациенты переживают пределы своих сил и кризисы смысла, мы также хотим уделить внимание пограничным областям смертоносного и смертельного, подземному миру души. Не бессмысленность жизни наркозависимого человека, не утрата смысла при суицидальном опыте, не черная дыра психотического опустошения станут нашей темой, а мир насилия, застенки зла, архаичный вселенский мрак разрушительных затмений души. Мы окажемся на пограничной территории души в царстве произвола, где перед нами предстанет жизнь на пределе понимания, где правят отчаяние, боль и безнадежность, где нашли себе прибежище ужас и разрушение. Когда мы встречаемся с травмой насилия, мы натыкаемся на свой предельный страх, предел нашего самопонимания, ориентированного на выздоровление и исцеление. Если мы представим ландшафт, который является «средой обитания» души травмированного человека, то увидим образы запустения, такой внутренний мир, с которым мы не соприкасаемся в обычной жизни и где царят террор и смерть. Здесь живут люди, чья система самозащиты была сокрушена травматическим событием, чьи границы были разрушены.
Они – «живые мертвецы», окаменевшие, потерявшие душу, отмеченные печатью смерти, хотя их организм продолжает жить. Мы встречаем «живых мертвецов» не только в закрытых психиатрических стационарах опустошенных войной стран бывшей Югославии, мы также знакомы с «убийством души» (Shengold, 1979, p. 533–559), «ментицидом» и «роботизацией» (Меерло) в ходе пыток. Таким же роботоподобным является функционирование личности без аффектов, то есть такая форма небытия, которую Нидерланд описал как «автоматизацию Я», или состояние «ни жив, ни мертв». Такую «как бы» жизнь еще называют «синдромом Музельманна», а человека, который к ней склонен, – «живым трупом».