Жажда справедливости
Шрифт:
Ему стоило немалых трудов выражаться не спеша, но финальную часть он все-таки выпалил в убыстренном ритме. Пора пришла зажигать очередную папиросу, и, очевидно, оттого Тункель замолчал.
Воспользовавшись тишиной, зампред вставил:
— Вопросы еще есть? Прекрасно. Нет вопросов. Кто за то, чтобы признать отчет удовлетворительным? Кто против? Нет против. Кто воздержался? Один. Тов. Тункель. Мотивы?
— Вышеизложены, — уронил Тункель.
— Слово для резюме тов. Бирюкову.
Весь кабинет с мебелью и со всеми членами коллегии жарко поплыл перед Крюковым. Он даже не смог вглядеться в лицо Бирюкова, чтобы получше усвоить отрывистые фразы. Только улавливал, как сквозь подушку,
— Мнения членов коллегии не расходятся. Инструктор Крюков к дальнейшему прохождению службы пригоден. Но ему нужно учесть недостатки — неоправданный либерализм, который, углубляясь, может перейти в буржуазную отрыжку мягкотелости. Не пренебрегайте этим замечанием коллегии, Крюков. И побольше скромности, товарищ!
— Да, обдумайте наши рекомендации, тов. Крюков, — повторил вежливо зампред, будто недавно не умерял его пыл, советуя оставить в покое товарищей из Москвы. — Заседание коллегии закрыто.
Вальцев, прочно опираясь на кулаки, поднялся из-за стола, бросив загадочно Тункелю:
— Не прав ты, Оскар Тункель. Нутро у хлопца здоровое. А то, шо он не Талейран-Перигор, как мы с тобой, так то за километр нюхом чуть.
И между ними внезапно вспыхнул застарелый спор.
— Потерпим, — съязвил Тункель не менее загадочно, — потерпим, как из твоей квашеной капусты мне кислые щи сварят.
— Ты с Зильбером промахнулся? Промахнулся. Угробили Зильбера, нету Зильбера. А без Зильбера худо, — сказал зло Вальцев.
— Внашемделебезошибокнебывает, — застрочил Тункель, поплевывая. — ЯжтебянеупрекаючтотыизгруппыКравцовадвухподвелподвысшуюмеруинапрасно. — Он как бы испытывал облегчение, что может вновь говорить скорострельно.
— То разные предметы, — возразил Вальцев. — Кравцов сам контрик.
— Менять в срок успевай, — сказал уже медленнее Тункель, — если хоть одна червоточина возникает. А у него две: религиозный дурман и выпад против тех. Плюс апломб. Скромности маловато.
— Я добре знаю, Оскар, шо ты преданный сын революции, шо ты железный человек. Но тасовать и тасовать — так и без панталон останемся.
— Не останемся. — И отвечая, он вдруг улыбнулся немного странной, по-детски обиженной и одновременно благодарной улыбкой.
Крюкову кое-что из их перепалки открылось. Он вовсе не удивился и не испугался, хотя речь велась отчасти и о нем. А как же иначе? Великая скоковская истина — борьба на два фронта — принесла Крюкову победу. Он протиснулся за Скоковым в приемную.
— Счастлив твой бог, — вздохнул, отирая лоб, замзав, когда они спустились по лестнице. — Я тебя предостерегал — без острых углов. А ты докладываешь, как дрова колешь. Вот тебе Оскар и воткнул меж ребер скромность. Не забывай его науку. Он преданный сын революции. Ты же сегодня ответ держал перед ней. Но революция — не что-то там такое, — и Скоков пренебрежительно провертел указательным пальцем воздух, — черт-те что! Революция — это, во-первых, жажда справедливости, а во-вторых, это люди. Лю-ди! И ничего больше. Революция — это святое, но люди — не святые, не ангелы. Сообразил разницу? Люди есть люди. Ладно, иди отсыпайся. Завтра — в восемь ноль-ноль.
Весенним вечером в комнате особенно пустынно и холодно, но зато пахнет свежестью. Пыли скапливалось мало, полуподвальная оконная яма выходила на пустырь. Перед командировками Крюков наводил чистоту с тщательностью, стелил на койку постиранное белье. Любил забирать его сам из прачечной — вспоминал мать.
Он стер ладонью серый налет со стола, а потянувшись, и с электрической, без абажура, лампочки. Снял шинель, приоткрыл форточку. Попил воды на кухне из крана. Соседи давно уснули. Есть нечего, да он
«Если строить анархию, то тогда ты, товарищ Скоков, прав, — без разгона, с места в карьер приступил Крюков, находясь целиком под впечатлением от заседания коллегии, — но если строить республику рабочих и крестьян, если строить новую власть и новое государство, а не Византийскую империю, то тогда прав я. Революция есть стихия, с чем не стану спорить, но за первым ударом бури должен устанавливаться железный порядок, который необходим повсюду. Ответственность перед законом — невзирая на должность лица. Это — что до моей общей позиции и замечаний со стороны тов. Тункеля. — Он яростно отвергал упреки председателя дисциплинарной тройки в нескромности и менторстве. — Люди есть люди, но люди разные попадаются, а правда одна. На всех одна. Ее столько, сколько положено, и ни на грамм она ни тяжелее, ни легче. Как говорится, ни убавить, ни прибавить. На то она и правда.
Мне на курсах растолковали про кодекс византийского императора Юстиниана I. Называется — Корпус юрис цивилис. Замечательную роль сыграл этот Корпус и в формулировке наших революционных законов. Но в чем состояла ужасная ошибка Юстиниана и всех прочих Юстинианов в разных государствах? Их законы, в том числе и Корпус юрис цивилис, исполнялись дурно или вовсе не исполнялись. Каждый властелин старался издать закон получше и выставить себя покрасивее, а в жизни не прекращал злодействовать да еще кивать на сторону: мол, я готов исполнить, но не дают, черти драповые, не слушаются такие-разэтакие, вот я и вынужден злодействовать, а перестань они супротив идти, и я закон исполню.
Закон же у нас с октября 1917 года даден, чтоб его исполнять постоянно. Всегда и всем! Исполнение закона не прихоть. До тех пор, пока закон не приостановлен, он обязан руководить любыми действиями властей. В Корпусе юрисе цивилисе много чего гуманного есть, а много ли доброго и справедливого видел византийский народ? Несогласных в яму швыряли, где дикий тигр кровожадно их терзал на части. Разве у Юстиниана написано где, чтоб в яму швырять? Нынче наступила пора исполнить правильно закон и мудрость великих философов и революционеров от Жан Жака Руссо и Эразма из Роттердама до Маркса и Ленина, воплотить в нашу обыкновенную крестьянскую жизнь.
Однако я прошу тебя, товарищ Скоков, похлопотать перед коллегией, чтобы меня отпустили в армию. Я немного притомился от бюрократизма и хочу с оружием в руках пойти биться за свою родную власть. Я готов воевать на любом фронте, куда направит партия. Но личное желание выражаю сражаться против отрядов Юденича и Родзянки, так как я досконально изучил северные условия, и мои знания не будут там лишним мертвым капиталом. Я хочу стать вровень с теми, кто в окопах добывает светлое будущее и защищает революцию. Поймите меня правильно и не считайте дезертиром. Сперва я сам рвался в деревню, а теперь хочу ехать на фронт, в чем нет взаимоисключения, а есть нормальное развитие событий и движение времени. Я не бросаю путь наркомвнудельца на половине. Пусть коллегия потом отзовет меня или использует каким-либо иным образом, но сегодня я должен идти воевать. Я не могу не идти!»