Жажда жить
Шрифт:
— Руки мыли?
Сын с готовностью протянул ладони, вслед за ним и дочь.
— Молодцы. Теперь моя очередь. — Холлистер прошел наверх, поплескался в ванной и спустился к вечерней трапезе, которую в Норсенд-Парке называли обедом, отчасти из-за того, что постоянно приходилось сталкиваться с тем, что горничные, охотно помогающие приготовить еду и накрыть на стол, слова «ужин» избегали из страха, что их заставят работать допоздна.
Холлистер и дети стояли за спинками стульев, ожидая, пока жена и мать не поцелует Холлистера и не сядет первой.
— Добрый вечер, Нэнси, — сказал Холлистер.
— Здрасьте. — Нэнси поставила на стол картофельное пюре и морковь со сливками, затем вышла, вернулась с телячьей печенкой и беконом, далее принесла большой кувшин молока и удалилась на кухню, чтобы уже не возвращаться в столовую, пока не позовут. В семье была традиция молчать, пока Нэнси не накроет на стол.
— Хлеба передай, пожалуйста, — попросил Холлистер.
— Эй, приятель, передай папе хлеба, — повторила Джоан.
— Наш приятель, по-моему, в коме, — улыбнулся Холлистер.
— Просто задумался, — сказал мальчик.
— Устал, ничего удивительного, — вмешалась мать. — Вернулся из школы, проглотил стакан молока с тостом, и только мы его и видели до самого ужина.
— И где же ты был? — осведомился Холлистер.
— Спорим, я знаю где, — похвастала Джоан.
— Ничего ты не знаешь! Только думаешь, что знаешь, а на самом деле нет. Ты думаешь, что знаешь все, а на самом деле не знаешь ничего.
— Ладно, так где ты был? — повторил Холлистер.
— Гулял.
— Это не новость. Мама только что сказала. Где гулял?
— На Тринадцатой.
— И что же ты весь день там делал, и кто тебе разрешил туда идти?
— Просто пошел. Мне никто не запрещал.
— Что же, ты хочешь сказать, что мы с мамой должны перечислить названия всех мест, куда тебе нельзя ходить? Это, знаешь ли, целая книга получится. Думаешь, ты способен запомнить все названия из городского справочника?
— Нет.
— Вот и я нет. А вот запомнить, куда ходить можно, легче, верно?
— Да.
— Да? Что ж, проверим твою память. Так куда же тебе разрешается ходить?
— В Норсенд-Парк.
— Правильно. А Тринадцатая улица разве в Норсенд-Парке находится?
— Не совсем.
— Не совсем! — так и поперхнулась Джоан. — Ха-ха. Да она в миле отсюда.
— Ничего не в миле, гораздо ближе, — запротестовал мальчик.
— Да, пожалуй, около мили будет, — заметил Холлистер.
— Джоан, еще морковь, пока не остыла, — вмешалась мать. — Давай, пюре положу, хотя морковь в креме, она и так не жесткая.
— Если ты ушел из Норсенд-Парка, не важно, миля это или два дюйма. Ты нарушил запрет.
— Прости. Я не хотел ничего нарушать. Все пошли, и я пошел.
— На Тринадцатую улицу. Зачем? Что же там такого происходило, что все пошли поглазеть? Я лично в редакции ничего не слышал. Может, в газете стоит об этом написать?
— Взрывали. Динамитом! — выпалил мальчик.
— О Господи! — задохнулся Холлистер.
— Джек! Не надо! — умоляюще воскликнула его
— Прощу прощения. Видишь, приятель, к чему ты меня вынудил? Ты заставил меня сделать то, о чем я жалею. Ладно, так кто там и что взрывал?
— Деревья. Там, где этот дом с призраками стоит. Они ночами бродят, и все в городе говорят: дом с провидениями…
— С привидениями. При-ви-дения, — поправил сына Холлистер. — Не провидения, а привидения. Ты о доме старого Ротермеля?
— Ага. Они повалили его, доски куда-то утащили, порубили деревья и кирпичный забор тоже разбили.
— В пни, что ли, закладывали динамит? — допытывался Холлистер.
— Ага.
— Не «ага», а «да, папа».
— Да, папа. Один дядька как сунет палку в ящик и — БАМ! БАМ-М! БАМ-М! Все вдребезги, все поднялось в воздух, комья земли прямо в небо летели, пыль столбом, ничего не видно, а дядька стоит, заткнув уши. Да и все вокруг. Все уши зажали. Я сначала — нет, а потом, ну прям ничего не слышно, только ба-бах, ба-бах, ба-бах!
— Ты хочешь сказать, что совсем близко подошел?
— Но я же не знал, где они собираются динамитить. Мы все спрятались за грудой кирпичей от сломанной стены, вчера-то нас прогнали, не разрешили смотреть. Ничего такого мы не делали, просто нам велели уйти. У них там вчера были мул и лошадь, но у них не получалось оттащить пни, вот динамит и понадобился.
— Хватит болтать, кончайте ужинать, — оборвала его мать. — У Нэнси вечерняя молитва, она сегодня хочет пораньше уйти.
— Теперь видишь, почему мы с мамой не хотим, чтобы ты уходил из Норсенд-Парка? Не много бы от тебя осталось, если бы ты сел на пень, а под него положили динамитную шашку.
— Но ведь я, папа, и не собирался садиться на пень, который взрывают.
— Если бы взрыватели не знали, что вы сидите за грудой кирпичей, запросто могли бы заложить динамит, а вам ничего не сказать. А дальше — наверх, в небо, ты бы и понять не успел, что с тобой случилось, и мы тоже. Отныне… Норсенд-Парк достаточно велик для восьмилетнего мальчика. В беду можно угодить и рядом с домом, не надо никакого динамита или углевоза. Чуть не каждый день какой-нибудь парнишка твоего возраста попадает под машину или грузовик.
— А с нашей машиной что, папа? — спросил мальчик.
— Это не наша машина. Ее нам просто одолжили, — сказал Холлистер, глядя на жену. — А теперь она возвращается к хозяину.
— И у нас теперь не будет машины? — захныкала Джоан.
— Этой не будет, — сказал Холлистер. — Ладно, на сегодня хватит об этом.
— Десерта не ждите, — объявила мать. — Нэнси торопится в церковь. Все закончили?
— Все, — подтвердил Холлистер.
— В таком случае, дети, наверх. Можете взять с собой комиксы. Пожелайте папе покойной ночи. — Она позвонила в колокольчик, вызывая Нэнси, вырвала колонку с комиксами из «Часового» и целую страницу из филадельфийского «Бюллетеня», дождалась, пока дети поцелуют на ночь отца, и направилась с ними наверх. Через полчаса она вернулась.