Жажда жить

О'Хара Джон

— Мне-то нет, я думала, вы проголодались, — посмотрела на него Грейс. — Да что это с вами, Пол?

— Ничего, просто устал, — поспешно отозвался он и тут же добавил: — А в прочем, нет, не просто. Знаете, Грейс, когда еще свидимся, а может, и вовсе не свидимся, так что я должен сказать правду. Я люблю вас, Грейс. Сейчас вы пойдете спать, и я пойду спать. Мы будем ночевать под одной и той же крышей. На одном этаже. А я бы хотел, чтобы это была одна и та же комната, и так до конца жизни.

— Знаю.

— Больше я никогда этого не повторю.

Ответ — нет?

— Да, Пол, — нет. Вы были братом Сидни, и мне тоже всегда были настоящим братом, большим, чем Брок. Но если бы я вышла за вас… а впрочем, что говорить, все равно это невозможно.

— Договаривайте. Если бы вы вышли за меня, то — что?

— В этом случае не прошло бы и года, как… вы бы поняли, что совершили ошибку, я вам не подхожу.

— Это не ошибка. Вы мне подходите, и я вам подхожу. Знаете что, Грейс, я сейчас напишу вам кое-что, а прочитаете вы это через год. И убедитесь, что я прав.

— Не надо ничего писать, на словах скажите.

— Ладно, пусть так. Да, собственно, и написать-то я собирался всего одно имя. Имя следующего вашего мужчины. Назвать его?

— Откуда ж вам знать, если я и сама не знаю, — пожала плечами Грейс.

— Да знаем мы, оба знаем.

— Он женат, у него есть дети. Женат счастливо. Если бы мне этого хотелось, то имя — Роджер Бэннон. Он-то готов.

— Да, но вам Роджер Бэннон не нравится. Нынче вечером я в этом убедился.

— Знаете, Пол, мы вроде как затеваем какую-то склоку — и ради чего? Оно того не стоит. С этим человеком у меня больше ничего не будет. Городок у нас маленький, и полученный урок я хорошо усвоила. — Грейс поднялась. — Что-то я тоже чувствую себя усталой, дорогой. Если хотите еще посидеть, свет, когда пойдете к себе, можно не гасить. Брок поздно вернется.

Пол встал, подошел к ней и обнял за плечи. Грейс подставила ему щеку для поцелуя:

— Покойной ночи, дорогой.

Пол поцеловал ее в щеку, но отстраниться не дал, покрывая поцелуями лицо и шею, впиваясь в губы и тесно прижимая к себе.

— Хватит, Пол, — резко бросила Грейс. — Напрасно вы так возбуждаетесь, я вам тут не помощница. Пустите.

— Не пущу.

— Я в этом не участвую, Пол. И наплевать мне на ваше возбуждение, слышите? Без меня, ясно? Даже не старайтесь. Вы тут сам по себе. Я в стороне, понятно?

— Ну пожалуйста, Грейс.

— Ни за что. Никогда.

— Грейс.

— Нет. Нет.

— Я люблю вас.

— Нет.

— Боже, о Боже мой.

— Нет, — повторила она, и он немного отпустил ее, не отнимая, впрочем, рук от груди. Так они и стояли, он — положив голову на ее плечо, она — отворачиваясь в сторону.

— Ну что, успокоились? — спросила Грейс.

— Да.

— В таком случае отпустите меня.

— Хорошо.

— Я никогда больше не смогу надеть это платье.

— Мне очень жаль, Грейс.

— Мне тоже. Но я не могу без любви, Пол. Без любви или чего-то еще, не знаю уж, как и назвать, но чего-то такого, против чего я бессильна. Покойной ночи.

— Рано

утром я уезжаю.

— Хорошо.

Грейс вышла из комнаты и поднялась вверх по лестнице. Через некоторое время за ней последовал и Пол. Миновав ее комнату, он услышал, как в двери щелкнул замок.

— Зачем, в этом нет нужды. — Он произнес эти слова вслух, но так невнятно, что Грейс, должно быть, решила, что он просто бормочет что-то про себя.

Обычно Грейс вставала довольно рано, и это утро исключением не стало, но в четверть девятого, когда она проснулась и спустилась к завтраку, Пола уже не было.

— Мистер Райхельдерфер уехал совсем рано, мэм, — сказала горничная. — Он велел передать, что ему надо разобраться с машиной. И оставил для вас записку.

— Вижу, — сказала Грейс. На ее месте за столом к солонке с перечницей был прислонен запечатанный конверт. — Два яйца всмятку, пожалуйста.

— Слушаю, мэм. Э-э… мы с кухаркой надеемся… — горничная смущенно закашлялась, — словом, этот джентльмен, мистер Райхельдерфер, он утром всего чашку кофе выпил, я сказала, у нас для него готов полный завтрак, но он вроде… не расслышал. Просто вылетел из дома, а не хотелось, чтобы люди подумали, будто это по нашей вине он не позавтракал.

— Да просто думал, наверное, о чем-то другом, — успокоила ее Грейс. — Например, о машине.

— Может быть, мэм, но ведь он не на машине, а на поезде приехал, помните?

— Верно… а может, говоря о машине, он имел в виду, что ее в Ливане чинят, где его дом.

— Мм… Так ведь он сказал, что в гараж идет, посмотреть, готова ли машина.

— Ну ладно, хватит, не знаю уж, что там у него на уме было. У мужчин всегда какие-то проблемы. Дела и все такое. Как там яйца, Мэри, готовы?

Горничная вышла, потом вернулась, убрала тарелку для овсяной каши, подала яйца и встала за спиной у Грейс.

— Правильно сварили, мэм?

— То, что надо. Кстати, Мэри, кто сейчас убирает мою комнату?

— Я, мэм.

— Видишь, какая штука, я вчера испортила платье. Оно валяется в шкафу. Выбрось его.

— Такое красивое платье, — вздохнула Мэри. — Да, мэм, вам звонили с фермы, спрашивали, доставить вам сегодняшнюю почту сюда или пусть там дожидается?

— Пусть дожидается.

— Между прочим, — спохватилась горничная, — хоть для почты еще рано, вам рассыльный принес письмо. Оно на кухне. Сейчас принесу. По-моему, это счета, а может, реклама какая-то.

— Неси.

Мэри вернулась в письмом в руках:

— Виновата, мэм, я открыла его.

— Разве мистер Брок или я разрешали тебе открывать что-нибудь?

— Но ведь это не что-нибудь, мэм, это всего лишь газетная вырезка.

— Все равно, письмо адресовано мне, а ты его открыла. Тебе еще многому предстоит научиться, и если хочешь сохранить свое место, учись поживее и кончай болтать за завтраком и совать нос в чужую переписку. Между прочим, это важное письмо. Для твоего сведения, мы с братом владельцы этой газеты. Можешь идти.