Желание и чернокожий массажист. Пьесы и рассказы

Уильямс Теннесси

Миссис Винэбл. Да, это и есть сад Себастьяна. Названия на табличках написаны по-латыни, но букв уже почти не видно. Там (делает глубокий вдох) — самые старые на земле растения, они остались еще с эры гигантских папоротников. Разумеется, в этом субтропическом климате (делает еще один глубокий вдох)… сохранились некоторые из самых редких, например, венерина мухоловка. Вы знаете, что такое венерина мухоловка, доктор?

Доктор. Насекомоядное растение?

Миссис Винэбл. Да, оно питается насекомыми. Мухоловку следует держать под стеклом с ранней осени и до поздней весны. Когда ее поместили под колпак, мой сын, Себастьян, вынужден был кормить ее фруктовыми

мухами. Мухи такие дорогие! Их доставляют на самолетах из какой-то флоридской лаборатории, где их используют для экспериментов в области генетики. Но я-то не могу этого делать, доктор (глубокий вдох), я не могу, просто не могу ее кормить. И дело не в расходах, а в…

Доктор. Хлопотах.

Миссис Винэбл. Да. Так что прощай, венерина мухоловка, — да и многое другое тоже… Вот так! (Делает глубокий вдох.) Не знаю почему, но чувствую, что уже могу опереться на ваше плечо, да, доктор Цу… Цу..?

Доктор. Цукрович. Это польская фамилия, она означает «сахар». Поэтому зовите меня просто доктор Сахар. (Улыбается ей в ответ.)

МиссисВинэбл. Итак, теперь, доктор Сахар, вы видели сад Себастьяна.

(Они медленно идут во внутренний дворик.)

Доктор. Похоже на тщательно ухоженные джунгли…

Миссис Винэбл. Он хотел, чтобы сад был именно таким: ничего случайного — все продумано и спланировано при жизни Себастьяна (достает из ридикюля носовой платок и прикладывает его ко лбу)… и создано им самим!

Д о к т о р. А чем занимался ваш сын, миссис Винэбл? Кроме этого сада…

Миссис Винэбл. Вы не можете себе представить, сколько раз мне приходилось отвечать на этот вопрос! Понимаете — меня до сих пор это коробит: оказывается, Себастьяна Винэбла-поэта все еще никто не знает, кроме узкого круга лиц, включая его собственную мать!

Доктор. О-о!

Миссис Винэбл. А вообще-то, строго говоря, основным делом была его жизнь. Она — его творчество.

Доктор. Понятно.

Миссис Винэбл. Нет, пока еще не понятно, но когда я кончу, — поймете. Себастьян был поэтом — вот почему я сказала, что его жизнь была его творчеством. Потому что творчество поэта — это жизнь поэта, и наоборот: жизнь поэта — это творчество поэта, они неразделимы. Возьмем, например, продавца: его труд — одно, а жизнь — совсем другое, по крайней мере, так бывает. То же самое можно сказать о врачах, адвокатах, коммерсантах, даже ворах! Но жизнь поэта — это его творчество, а творчество — это особая жизнь… О, я уже заговорилась — и вздохнуть-то не могу, и голова кружится. (Доктор протягивает ей руку.) Благодарю вас.

Доктор. Миссис Винэбл, а ваш доктор одобряет этот ваш шаг?

Миссис Винэбл (.задыхаясь). Какой шаг?

Доктор. Встречу с той девушкой, которая, как вы думаете, виновна в гибели вашего сына?

Миссис Винэбл. Я жду ее уже несколько месяцев: в Сент-Мэрис я приехать не смогла — вот и вызвала ее к себе. Но я краха не потерплю — крах потерпит она! Я имею в виду — потерпит крах вся ее ложь, а не моя правда — правда восторжествует… Пойдемте, доктор Сахар! (Онмедленно ведет ее во дворик.) И все-таки мы дошли, ха-ха! Не думала, что ноги так сдадут, надо же! Присядьте, доктор. Я не побоюсь истратить последние силы и посвящу остаток своей жизни, да, доктор, защите репутации погибшего поэта. Поэт Себастьян не приобрел известности, он и не хотел ее, отказывался от нее. Ему были противны, даже отвратительны ложные ценности, а их как раз и несут с собой известность, слава, эксплуатация личности… Он, бывало, говорил мне: «Виолетта, мама! Ведь ты же переживешь меня!»

Доктор. Почему он так решил?

Миссис Винэбл. Настоящие поэты

всегда ясновидцы! Когда ему было пятнадцать, он заболел ревматизмом, болезнь подействовала на митральный клапан — потому-то он и боялся лошадей, воды и так далее… «Виолетта, мама! — говорил он. — Ведь ты же переживешь меня, и потом, когда я умру, все достанется тебе, все будет в твоих руках, и ты сможешь делать все, что захочешь». Он говорил, конечно, о своем будущем признании. Вот этого он действительно хотел, хотел посмертного признания — что ему тогда за дело! Он хотел, чтобы после смерти мир открыл его творчество. Вот так! Теперь вам все понятно, доктор? Вот плод труда моего сына, вот его жизнь — она продолжается!

(Берет со стола тонкий золоченый томик с таким видом, будто это хлеб или вода Святого причастия. На золоченом обрезе книги и буквах ее переплета отражается полуденное солнце. Книга называется «Поэма лета». Неожиданно миссис Винэбл меняется в лице — теперь это лицо провидицы или экзальтированной монахини. В тот же миг в саду чистым и ясным голосом начинает петь птица, и кажется, что старая женщина вдруг молодеет.)

Доктор (читая заглавие). «Поэма лета»?

Миссис Винэбл. «Поэма лета», летом и написана. А всего их двадцать пять, он писал в год по поэме, сам печатал на станке восемнадцатого века в своей студии во Французском квартале, чтобы кроме него никто этого не видел…

(У нее как будто начинается головокружение.)

Д о к т о р. В год по поэме?

Миссис Винэбл. По одной каждое лето, пока мы ездили вместе. А остальные девять месяцев в году были лишь подготовкой.

Доктор. Девять месяцев?

Миссис Винэбл. Да, период вынашивания…

Доктор. Разве так трудно написать стихотворение?

Миссис Винэбл. Да, даже с моей помощью. А без меня и вообще невозможно! И минувшим летом он так ничего и не написал.

Доктор. Он умер минувшим летом?

Миссис Винэбл. Минувшим летом без меня он погиб — это и была его поэма минувшего лета. (Она пошатывается, доктор подводит ее к стулу. Она с трудом ловит воздух.) Однажды летом, давным-давно — почему я сейчас об этом вспомнила? — мой сын Себастьян сказал: «Послушай, мама!» И прочитал мне описание Мелвиллом Энкантадас — Заколдованных (Галапагосских) островов. Цитирую: «Представьте себе двадцать пять куч золы, сваленных там и сям на пригородном пустыре; вообразите, что иные из них выросли до размеров высокой горы, а пустырь — это море, и вы получите некоторое понятие о том, как выглядят Энкантадас, или Заколдованные острова. Группа не столько островов, сколько потухших вулканов, являющих собой картину, какую мог бы являть наш мир, если бы Бог покарал его вселенским пожаром» [6] . Конец цитаты. Он прочитал это мне и сказал: «Мы должны туда поехать». И тем летом мы поплыли на зафрахтованном корабле — четырехмачтовой шхуне, максимально похожей на ту, на которой, наверное, плавал туда и сам Мелвилл… Приплываем на Энкантадас, а там — такое, о чем Мелвилл даже не упомянул. Гигантские черепахи выползают из моря откладывать яйца. Раз в год самки выходят из воды на лучезарный берег вулканического острова, роют в песке ямки и откладывают в них яйца. Это долгая и мучительная процедура. А когда все кончено, изможденные черепахи ползут назад в море, чуть живые. Они никогда так и не видят своего потомства, а мы его видели. Себастьян точно знал, когда оно появится на свет, и мы вовремя вернулись, чтобы…

6

Цитата нами приводится по: Герман Мелвилл. Билли Бадд. Л., Лениздат, 1986, с.140. — Прим, перев.