Железная хватка графа Соколова
Шрифт:
Соколов, не теряя мгновений, махом вскочил в коляску, хлопнул по плечу извозчика:
— Хлещи кобылку, догоняй шестой трамвай! Ну, чего рот рассупонил? Гони, говорю!
Извозчик, придурковатый мужик лет тридцати, тупо глядел на седока:
— Чой-то, транвай? Куда распорядитесь, туды повезу. А на транвае я не пользуюсь.
Соколов, закипая гневом, прорычал:
— Дурень, раз приказано — гони!
— Чаво?
— Ах ты, раззява!
Соколов выхватил из рук извозчика кнут, хлестанул лошадку. Та, дико заржав и скосив на сыщика лиловый глаз, вдруг рванула с места. Соколов
Состязание
Соколов, уже на полном ходу торопливо разбирая вожжи, проговорил:
— Вот и хорошо, кобыле легче! Давай, красавица, шевели ногами, догони вон ту железяку. Ах, бабка, куда ж ты лезешь, да еще с тазом? Чуть не сбил, право. Н-но!..
Трамвай уже выкатывал на Софийку.
Кобылка, словно осознав свое значение государственной важности, пошла прыткой рысью, только из булыжной мостовой полетели искры. Соколов не уставал подбадривать ее, то и дело подергивая вожжи.
Трамвай, без конца трезвоня, тоже набирал скорость и даже проскочил мимо остановки. «Этот сукин сын заставил вагоновожатого так гнать. Небось заметил, что я сей миг его самого достану! — подумал Соколов. И не на шутку встревожился: — Если при выезде на Неглинку не затормозит, то вагоны слетят с пути, жертв не избежать! Как остановить безумца?»
Сыщик уже не хлестал лошадь. Теперь она сама вся пласталась, вытягивалась в струнку, неслась столь резво, что впору фаворитам всероссийского дерби.
Но вот коляска поравнялась с вагоном. Соколов приготовился прыгать в заднюю открытую, как обычно, дверь. Он, прилаживаясь, уже потянулся к поручню.
В этот момент на передней площадке появился Чукмандин. Стоя на нижней ступени, он начал тщательно целиться в голову Соколова. Раздался выстрел.
Одновременно с ним вагон тряхнуло на стыке. Пуля не долетела до сыщика. Она попала в голову лошади.
Лошадь запнулась, но, падая, все же продолжала двигаться по инерции вперед. Соколов в отчаянном прыжке взвился в воздухе. Чукмандин еще раз нажал спуск. Пуля обожгла левое плечо сыщика, но тот с непостижимой ловкостью влетел в вагонную дверь.
Поединок
Едва Соколов оказался в переполненном вагоне, он увидал: грубо расталкивая пассажиров — мужчин в котелках и с тросточками, дам в широкополых шляпах с вуалью, простолюдинов — молодых, старых, — плакавших от испугу детишек, к нему с револьвером «нансен» на изготовку пробирается Чукмандин.
Рука Соколова по привычке дернулась к кобуре, висевшей под мышкой, но он вовремя спохватился: «Стой! Тут стрелять никак нельзя. Но этот гаденыш пулей продырявит мне голову. А рубаха-то уже вся залита кровью, из рукава льет. Скоро слабеть начну. Что же делать? У него в барабане ещё три пули».
Чукмандин, поначалу двигавшийся с опасливой осторожностью, вдруг оскалился:
— Ах, мент, ты, никак, свой шпаер дома под ковриком забыл? Стало быть, тебе пришло время к ангелам отлетать. Ты-то, конечно, в рай пойдешь. — Через весь вагон гаркнул вагоновожатому: — Эй, рулевой, езжай шустрей, а то замочу!
Угроза возымела действие: вагоновожатый добавил скорости,
В вагоне паника: дети кричали, женщины рыдали, мужчины не роптали — побледнели.
И вновь направил дуло на Соколова:
— Вставай, мусор, на колени. Повеселюсь!
Оказавшись лицом к лицу с Соколовым, Чукмандин насмешливо оскалил желтые зубы:
— Руки вверх, легавый! К стене повернись, шманать тебя, мусора, буду. И не рыпайся, замочу в два счета, — и он угрожающе потряс револьвером.
Маленькое отступление для интересующихся ненормативной лексикой. Немало выражений воровского жаргона, которым и сто, и двести лет, дожили до наших дней. Так, в 1908 году в Петербурге вышла книга «Блатная музыка. Жаргон тюрьмы». Ее редактором и автором предисловия был известный русский ученый, профессор Иван Бодуэн де Куртенэ. В этом исследовании, в частности, встречаем: мент, мусор— сыщик, мар-уха— любовница, бабки— деньги, рыжуха— золото, перо— нож, клевый— хороший, кича— тюрьма, шпаер— револьвер и т. п. выражения, в известных социальных кругах употребляющиеся и ныне. Удивительная живучесть!
Подворотня
Как это всегда случалось в минуту наивысшей опасности, мысль Соколова заработала спокойно и четко. Взгляд его скользнул по панели. Красивая цветная реклама: «Карамель фруктовая С. Сиу и К°». Рядом — блестящая никелем ручка. И надпись: «Тормоз».
Трамвай уже приближался к роковому повороту.
«Угонщик явно не в себе, он не соображает, что сейчас мало живых останется в вагоне, да и пешеходы погибнуть могут. А вожатый перепугался до обморока, боится ослушаться этого ненормального!» — так рассуждал Соколов.
Чукмандин вновь навел на сыщика револьвер, прошипел:
— Мой шпаер сейчас продырявит тебя, мент! — И бандит стал издевательски медленно жать курок.
Соколов вдруг метнулся к тормозу, рванул его. Вагон спасительно заскрежетал тормозами, затрясся, из-под колес полетели огненные брызги.
Пассажиры, издавая крики ужаса, повалились на пол. Кубарем полетел Чукмандин, но дважды успел нажать на курок. Одна пуля царапнула висок Соколова, оставив, впрочем, отметину, которую великий сыщик носил до конца жизни. Другая попала в глаз красивой девочке, изображенной на плакате «Карамель фруктовая...».
По инерции убийца влетел в дверь, грохнулся на мостовую, но тут же с кошачьей ловкостью вскочил на ноги и бросился наутек.
Соколов, чувствуя, что с каждым мгновением силы покидают его, закричал с трамвайной площадки:
— Городовой, держи!
И сразу подумалось: «У преступника в барабане одна пуля осталась. То-то он “нансеном” размахивает».
Седовласый городовой, родившийся еще при благословенном Николае Павловиче, в меру сил затрусил за Чукмандиным, при этом с необыкновенной силой раздувая щеки и дуя в полицейский свисток.