Железная хватка графа Соколова

Лавров Валентин Викторович

БЛУДНИЦА

Удачно проведя обыск в мастерской Чукмандина, Соколов в самом добром расположении духа, прихватив товарищей, отправился обедать в трактир Егорова. Выпили прозрачной шустовской, закусили малосольной селедкой с горячим картофелем. На душе стало совсем уютно.

— Признаюсь, — говорил Соколов, подцепляя на вилку крепкую шляпку соленого белого гриба, — уголовники — это безвинные ягнята в сравнении с политическими злодеями. Эти гораздо коварней, изворотливей, беспощадней. — Соколов вдруг выпрямился во весь гигантский рост, громовым, то есть своим обычным,

голосом сказал так, что весь зал, который был заполнен знаменитыми адвокатами, писателями, актерами, чинами полиции, фабрикантами, вмиг притих: — Господа!

Выпьем в канун трехсотлетия рода Романовых за одоление всех врагов великой Отчизны, за здоровье государя-батюшки и его августейшей семьи, за процветание великой и неделимой России! — Гений сыска здоровой левой рукой опрокинул в себя водку.

Дружное «ура» весело прокатилось под низкими сводами, вырвалось из открытых окон наружу. Оркестр балалаечников тут же отозвался гимном «Боже, царя храни!». Пели все, кто гулял в зале: басы, фальцеты, голоса простуженные и могучие, бравшие ноту чисто и фальшивившие.

После гимна поднялся с бокалом шампанского знаменитый юрист и член Государственного Совета Анатолий Кони. Хорошо поставленным голосом провозгласил:

— Пьем за героя дня, ставшего легендой при жизни, — бесстрашного графа Соколова!

— Виват! Слава графу!

Балалаечники проявили уважение к пострадавшему от злодейских рук гению сыска — заиграли его любимую увертюру к «Лоэнгрину» Рихарда Вагнера.

Соколову было хорошо. И не ведал он, какую страшную находку ему предстоит сделать совсем скоро.

В дорогу!

Когда принесли борщ с пирожками. Соколов обратился к Сахарову:

— Ну что, дорогой Евгений Вячеславович, есть какие-нибудь новости относительно смерти Хорька?

Сахаров без особого энтузиазма стал говорить о необычной сложности дела, о том, что разоблачение Чукмандина поможет «распутать клубок».

— А Клавка где?

Сахаров неопределенно причмокнул губами. Прожевав добрый кусок баранины, стал рассказывать тем сытым голосом, который появляется у мужчин, хорошо выпивших и закусивших:

— К заведению мадам Карской наш Сильвестр, кажется, дорожку протоптал, со всеми познакомился, но результатов ощутимых нет.

— Клавку подруги все-таки любили, — сказал Сильвестр. — Она же очень тосковала о своем сыне, который растет у бывшего ее мужа — знаменитого ученого-зоолога. Многие уверены, что Клавка, убив Хорька, пустилась в бега с одним из своих любовников.

Соколов решительно произнес:

— Говорят, женское сердце — загадка! Женщина сама порой не знает, какое коленце выкинет через пять минут. Но — побег? Не верю! Сегодня же отправляюсь и к ученому, и к мадам Карской.

Торопливо закончив обед, сыщик поехал на Остоженку.

Бесовская прелесть

Недалеко от Крымского моста в доме, стоявшем, кажется, со времен Иоанна Васильевича, в кабинете, заставленном книгами, за громадным столом возле узких окошек сидел пожилой, длинноволосый, похожий на поэта-символиста человек с щетками мохнатых бровей и усталыми от бесконечной работы глазами. Ученый обрадовался приходу сыщика.

— О ваших подвигах слышу постоянно. Вы в своем деле все равно что Лев Толстой в русской литературе. —

Засмеялся глуховатым добродушным смехом. — Чай, водка, вино — что прикажете? Или обед?

— Нет, ничего не надо, спасибо! Вы знаете, что исчезла ваша бывшая жена? Как вы познакомились с Клавдией?

— Это длинная история. Клавдия была единственной дочерью мелкого чиновника, к тому же пьяницы. Дошло до того, что ее матери — прекрасной, но безвольной женщине — пришлось торговать на базаре сладостями и пирожками, дабы прокормить горячо любимую дочь. Я встретил Клавдию, когда та едва вошла в невестин возраст. Я старый холостяк. Древние рукописи мне дороже всех женщин на свете. Так я думал. Но когда увидал эту девочку... Представьте себе: пухлые, манящие уста, под петыми, высоко поднятыми бровями — бесовские изумрудные глаза, мягкий овал лица, точеные черты. Но главное — удивительно густые золотисторыжеватые волосы, тяжелым шелком спадавшие на плечи. Полна живого ума, легко отзывается на шутку. Я сразу и навсегда влюбился в нее.

Свадьба была нешумной. Зажили душа в душу. Родился очаровательный мальчик. Кстати, сынок постоянно вспоминает маму, просится к ней. Бедное дитя! Как объяснить ему?..

Соколову показалось, что ученый смахнул слезу. Но тот справился с волнением, продолжал:

— Буду откровенен: уже до встречи со мной Клавдия с каким-то анонимом успела насладиться любовью. На свете есть много женщин, у которых за всю жизнь был только один мужчина. Но не найдете такую, которой обладали бы только двое.

— Это еще древние заметили.

— Я полностью погружен в свою работу, материальное положение у нас независимое. Клавдии я предоставил полную свободу.

— Напрасно! Сенека со знанием дела утверждал: отпускать от себя жену можно, но не дальше плевка. И что, у вас появился соперник?

Ученый брезгливо сморщился, словно наступил на крысу:

— Этого несчастного мужлана язык не поворачивается назвать «соперником». В своем загородном доме я решил провести электричество, благо линия там протянута поблизости. Пришел из «Сименса» незамысловатый дядя простонародного покроя с мудреным именем Сосипатр, весь прокуренный и пропитый. Составил смету, столбы вкопал.

А уже вскоре на всю округу, едва не лопаясь от гордости, этот знаток фарфоровых изоляторов и опорных столбов трубил: «Мужик я ловкий, у меня с барыней контакт полный, без изоляции!»

Клавдия, понятно, плакала и все отрицала. Да я особенно и не стремился ее к стене припереть: ради ребенка готов был снести страшный позор, дабы сохранить семью. Жена поклялась впредь вести себя безупречно.

Жизнь потянулась вроде бы как прежде, но, сами понимаете, такие раны заживают, да рубцы остаются. И вот опять новость, как кирпич на голову. Накануне Рождества, когда в доме стояла елка и царило праздничное состояние духа, ко мне в кабинет заявился наш конюх Борька, честнейший сорокалетний мужик. Упал мне в ноги, заплакал: «Батюшка, прости меня, дуралея! Хозяйка наша, твоя супружница, подбила на грех: все улыбалась, слова разные загадочные говорила, а дошло уж до невозможного. Гладила, гладила мой предмет, а потом срам этот, словно пряник какой, в рот себе засунула. Тьфу, вспоминать гадко, тошнит! Отпусти меня, барин, со двора, а то от позора или сопьюсь, или повешусь. У меня ведь супруга честная, пред Господом венчанная».